Продам свой череп - [47]

Воспитатели и медсёстры часто говорили им: «Вы под эгидой АКК». Так стали говорить и дети, даже в разговорах между собой.

- Эгида, эгида! - раздражённо говорил Никвас, которому вообще не нравилось американское верховенство в руководстве колонией. - Эгида - это всего-навсего козья шкура, натянутая на щит.

Обслуживающий персонал на Русском острове состоял почти полностью из бывших пленных австрийцев, поступивших в АКК ещё в Омске. Они помогали на кухне, отапливали зимой казармы, вставляли стёкла. Они не походили на обычных пленных солдат. Большей частью это были умные образованные люди, дружелюбно настроенные к русским и особенно к детям. Они понимали, что через Владивосток с помощью американцев они попадут домой если не скорее, то надёжнее и комфортнее. И они устроились работать в АКК. Здесь им предоставили полное обеспечение, продовольствие, одежду. И ещё заработок, какие-то деньги. Во Владивостоке зарплату им платили в иенах. Все служащие и волонтёры АКК ходили в костюмах цвета хаки и в пилотках. В бараках ходить в сапогах не разрешалось. И дети шили себе матерчатые тапочки. Особенно странными и смешными выглядели эти самодельные тапочки на вечерних танцах. Но никто не смеялся - все танцевали в тапочках.

Да, и здесь, как и на Второй Речке, обожали танцы! Только раньше мальчишки танцевали друг с другом, а теперь с девочками. Эти совместные танцы назывались в колонии пафосно - «вечера счастья».

Однажды после такого танцевального вечера Лене прислали стихи. Первое начиналось строкой, украденной у классика:

Я помню чудное мгновенье,

Когда влюблённою душой

Благодарил я Провиденье

За встречу первую с тобой...

Оно было без подписи, но Лена знала: это Патрокл. Она написала ему в ответ: «Стихи замечательные, особенно первая строчка. Сам Пушкин позавидовал бы!»

Второе тоже не было подписано и полно грамматических ошибок.

Полюби если хочет и может любить

Полюби ни любовью XX века

Полюби ни черты молодого лица

Полюби самого человека...

Автору - им был, конечно, Парис - было отвечено: «Молодой человек ха-ха века! Подтянись по русскому языку, тогда, может, и полюблю!»

А в городе опять началась стрельба, назревал очередной переворот. Бедные обыватели уже не знали, какой по утрам вывешивать флаг на своём балконе. Пугали друг друга новостями. Волнение передавалось даже самым маленьким:

- Вот придут большаки и отберут у тебя твоего плюшевого мишку!

- Почему?

- Они у всех всё отбирают.

- А я не дам! Буду драться и кусаться.

- Ага, не дашь. У них есть ружжо!

Однажды в девчачью палату со скорбным видом вошла мисс Диц.

- Поздравляю вас с вашей властью.

- С какой это нашей властью?

- С так называемой советской! Пфуй, что за название!

- Она такая же наша, как и ваша! - отпарировала Лена Берёзкина.

Мисс Диц открыла свой рот, чтобы сказать ещё что-то язвительное, но в коридоре раздался крик дежурного воспитателя:

- Сегодня банный день! Утром девочки, после обеда - мальчики.

Эта весть была встречена с большим энтузиазмом, нежели смена в городе власти. Баня - второе после танцев самое большое удовольствие для колонистов. Кстати, душистое американское мыло у завхоза Брэмхолла уже кончилось, и на помывку стали выдавать хозяйственное, грязновато-бурого цвета, с прилипшими опилками. В знак протеста девчонки в бане громко пели, слегка переиначивая русскую «Марсельезу»: «Отречёмся от серого мыла, отряхнём его прах с наших ног...»

В городе на какое-то время стало поспокойнее, стрелять стали меньше, только когда начиналась облава на расплодившиеся шайки уголовников. Ребята стали чаще ездить в город, бывать в театрах и синема. И к ним стали приезжать гости. Новая власть узнала, что среди прочих забот, свалившихся на её плечи, есть и такая - восемьсот петроградских детей, каким-то чудом занесённых революцией во Владивосток. На острове в разное время побывали два революционера - большевик и меньшевик. Большевик был малого роста, меньшевик - большого. Большевик, весь в хроме и коже, больше нравился ребятам, он их выучил хорошим песням, в частности, такой:

Мы кузнецы,

И дух наш молод,

Куём мы счастия ключи.

Вздымайся выше, наш тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи...

Ребятам, правда, не всё было понятно:

- А что это за стальная грудь?

- Мирового капитала! Чья же ещё!

А меньшевик, в потёртом сюртуке, с засаленным, обсыпанным перхотью воротником, песен не пел, и вообще у него был слуховой аппарат. Он вставлял его трубку себе в ухо и кричал: «Что вы говорите?» - даже когда никто ничего не говорил.

К обоим этим начальникам у ребят был один вопрос:

- Когда мы поедем домой?

Отвечали они на удивление одинаково:

- Скоро. Мы решаем эту проблему.

Позже, когда в городе случались перевороты и мятежи, обоих революционеров колонисты прятали - по очереди, в зависимости от политической окраски переворотов. Укрывали их у равнодушного к политике старого моряка Саныча на полуразрушенной «Америке».

Постепенно совместная жизнь двух частей колонии на острове устроилась: дети учились, занимались спортом, особенно много плаванием, греблей и спортивным ориентированием. Американцы устраивали соревнования по плаванию в бухте Золотой Рог, но поскольку вода в ней была холодной, участникам заплыва прикрепляли на спину термос с горячим какао, трубочка от термоса шла прямо ко рту, рядом с пловцами шли лодки с инструкторами. Устраивали соревнования и по футболу и боксу, ходили в походы. Кроме того, просто купались, загорали, собирали ракушки, гуляли. Был также клуб, оркестр, устраивались литературные и костюмированные вечера.