Пробужденная совесть - [11]

— Так, может быть, вы мне завтра дадите? Завтра ведь скоромный день? — Пересветов заискивающе улыбнулся, между тем как от волнения у него заволакивало глаза.

— Завтра? — переспросил Верешимов. — Вот уж не знаю, как вам и сказать даже… без совета жены денег я дать вам не могу, а как же я буду с ней советоваться, если она сегодня молчит?

— Письменно посоветовались бы, — предложил Пересветов.

— Да неграмотная она у меня, голубок, вот в чем штука-то.

— Пожалуйста, Иван Иваныч.

— Так тысячу рублей? — переспросил Верешимов.

Он и Пересветов сразу оглянулись на дверь. В дверях стояла Лизавета Михайловна.

— И не смей, дурак, давать денег, — сурово сказала она мужу внушительным баском.

Тот замахал руками и подбежал к ней…

— Тсс… Лизавета Михайловна, тсс… сегодня постный день!

Старуха торопливо закрыла рот платком.

— Ах, я, дурища, — сказала она через платок.

— Да вы не говорите, Лизавета Михайловна, не говорите ни слова, — замахал на нее руками Верешимов, — обругайтесь мысленно. Мысленно обругайтесь.

Старуха вышла из комнаты. Верешимов присел рядом с Пересветовым.

— Господи помилуй, Господи помилуй, — прошептал он и добавил: — Так вот, видите ли, голубок, какая штука-то. Денег я вам дать не могу.

«Вот так дурачье, — подумал Пересветов, — а я-то рассчитывал достать у них!»

— Ни под каким видом нельзя? — спросил он.

Верешимов вздохнул.

— Хоть убейте, не могу.

— В таком случае до свидания. Извините, что беспокоил.

Пересветов откланялся и пошел вон из кабинета.

— Сколько вы нам неприятностей, голубок, доставили, — говорил ему Верешимов — теперь из-за вас и двухсот тысяч, пожалуй, этот год не выиграешь. Старуха-то моя как ведь проштрафилась!

Пересветов мрачно вышел на крыльцо.

— До свиданья, — дискантом крикнула ему вдогонку Верешимов, — провожать вас не пойду, по постным дням я ведь, на двор не выхожу! Как же-с, обет. Да.

«Дьяволы», — подумал Пересветов. За ворота он выехал в наисквернейшем расположении духа.

После Верешимова он толкнулся еще в три места, но везде получит один и тот же ответ: «денег нет». Толкался он впрочем, совершенно беспорядочно, очертя голову, туда, где денег ни под каким видом даже и быть не могло. Так, например, в сельце Никольском он просил денег у сельского учителя, а в Аляшине — у мелкопоместного землевладельца Турухтанова, у которого только что была произведена за долги опись всего имущества. И на вопрос, есть ли у него деньги, Турухтанов, поглядывая на Пересветова, насмешливо сказал:

— Деньги у меня, мамочка, есть, но только они у меня в письменном столе, а письменный стол сейчас только что судебный пристав со всех концов опечатал. Лезть-то туда, стало быть, нельзя! — И Турухтанов рассмеялся.

От него Пересветов вышел совершенно ошалелый. Он, как пьяный, натыкался на косяки, зацеплял за пороги и с трудом волочил ноги. Однажды он сел даже в чужой экипаж. Его всего точно перевернуло. Он будто похудел с лица и сгорбился.

— Подвели, зарезали, живым в могилу толкают, — то и дело шептал он перекосившимися губами и беспомощно разводил руками.

Встречные принимали его за пьяного. Вид у него был совершенно потерянный.

Только вечером он подъехал к воротам своей полуразвалившейся усадьбы. Фуражка его была сдвинута на глаза; он сидел сутуло, вытянув долговязые ноги далеко за передние колеса. Караковая лошадка шла шагом, печальная и тоже похудевшая за день. Хозяин позабыл даже попоить ее, и, покосившись в воротах на сверкавшую ленту Калдаиса, она беспокойно заржала. Она хотела напомнить о себе хозяину.

Настасья Петровна вышла навстречу к мужу и уже по одному его виду поняла, что денег он не достал нигде. Однако, она не сказала ему ни слова, безмолвно посидела с ним на крылечке, поласкалась к его плечу и пошла затем по хозяйству.

А Пересветов до глубокой ночи просидели на крыльце. Жена два раза звала его спать, но он только вздыхал в ответ и о чем-то сосредоточенно думал.

— Ты устал, небось, милый? Право бы, лег! — советовала ему Настасья Петровна, но Пересветов не переменял позы.

Когда Настасья Петровна улеглась, наконец, в постель, он вышел за ворота и долго глядел на обширный дом Трегубова В окне его кабинета горел огонек. Ветки сада порою шевелились, и окно кабинета точно лукаво подмаргивало Пересветову. Острое и мучительное чувство снова внезапно охватило его всего и стремительно понесло в какую-то бездну. У Пересветова даже закружилась голова.

«Да нельзя же этого, нельзя, нельзя, — думал он с тоскою во взоре, — это уже последнее дело!»

— Два калача, два калача, все это вздор и нелепость, — прошептал он и понуро пошел спать.

Однако, он долго не мог заснуть.

VI

Пересветов подходил к усадке Трегубова. Усадьба выглядывала нарядно и щеголевато. Поместительный дом примыкал одной своей стороной к саду, а другой выходил на чисто выметенный и посыпанный песком двор. Этот двор назывался «красным», в отличие от скотного двора, который был раскинут сажен на сто от дома. Все хозяйственный постройки обширной усадьбы выглядывали как с иголочки и были отнесены на почтительное от дома расстояние. Около длинных и низких конюшен, под навесом, стояло два пожарных насоса и несколько выкрашенных в зеленую краску бочек. Во всем виделся образцовый порядок и присутствие капитала. В воротах Пересветов внезапно остановился и с странной тревогой в сердце стал глядеть на сад. Сад содержался в порядке, кое-где на полянах сверкали на солнце стеклянные крыши оранжерей. Клумбы пестрели цветами; подрезанные и выравненные кусты сирени были сплошь осыпаны цветом. Одной своей стороной сад под изволок сбегал к Калдаису, а другой выходил к полевой дороге. С этой стороны он был обнесен очень высокой стеной, но Пересветов вдруг заметил, что в стене с этой стороны прорублена калитка. Раньше Пересветов никогда не замечал ее и даже не знал об ее существовании, а теперь она как будто сама лезла в глаза Пересветову. И ему внезапно захотелось пойти туда и поглядеть, как она затворяется. Его опять понесло в какую-то бездну; у него даже потемнело в глазах. Он долго глядел на калитку, с мучительным любопытством пытаясь отгадать, каким способом она затворяется. «Запором или щеколдой? — думал он. — Или еще, может быть, как?» И он продолжал глядеть на калитку. «Да что же это я, однако, делаю?» — внезапно поймал он себя и сам испугался своего открытия.