Пробуждение сердца - [26]

Полуприкрыв глаза, он сравнивал ее красоту с красотою розы, губы – с кораллами, сияние глаз – с блеском драгоценных камней. Но Санчу, казалось, ничуть не трогали дифирамбы напомаженного трубадура. Она сидела очень прямо, устремив невидящий взор прямо перед собой, все с тем же печальным и покорным выражением, с которым она появилась в храме несколько часов назад. Воспев, как полагалось, красоту новобрачной, музыканты заиграли веселую и громкую музыку, чтобы благородная компания, утолив голод и жажду, могла потанцевать.

Позже щебечущие дамы увели новобрачную из зала. Он заключил, что они направились в гардеробную. Хью спокойно поглядывал на элегантных подружек невесты, заглядывавших на дно не одному кубку, и пришел к выводу, что на их поведении сказывается немалое количество выпитого ими. Последний час они беспрестанно хихикали; казалось, все вызывает у них веселье. Хью понял, что одна из них, рыжеволосая и тощая, с длинной шеей дама, – это вторая жена Суинфорда. Она была ненамного старше новобрачной. Другие тоже приходились родственницами Суинфорду.

К этому времени большинство гостей покинули стол и присоединились к танцующим, цепочкой двигавшимся по залу. Музыканты старались изо всех сил – от визгливых, оглушительных звуков у Хью разболелась голова. А может, причиною тому было вино?

Хью слишком много выпил огненного бургундского, стараясь избавиться от непрошеных мыслей. Он подошел к краю возвышения, на котором стоял стол, и смотрел вниз на танцующих, разговаривая с Томасом Суинфордом и отцом, а еще больше слушая их и других людей, имена которых он, едва узнав, тут же забывал.

Тот, кого Суинфорд называл Пьером, был высок, имел неприятное, со впалыми щеками лицо, покрытое глубокими оспинами, которое к тому же кривил в отвратительной гримасе. В одном ухе у него висела золотая серьга; его башмаки из тонкой разноцветной кордовской кожи сверху были украшены маленькими колокольчиками.

Суинфорд, глаза которого горели как угли, цеплялся за плечо этого человека, чтобы не упасть.

Другой был неимоверный толстяк средних лет, следующий – молодой человек в щегольском берете пурпурного цвета. Кто-то сообщил Хью, что он будто бы приходится племянником архиепископу Арунделу. И в самом деле, говорил молодой человек как богач, то есть главным образом похвалялся.

– Когда я последний раз был в Кале, то приобрел там полдюжины гончих, какие работают по крупному зверю, чтобы охотиться на оленей.

– А я люблю ходить на зайцев и цапель, – откликнулся толстяк. – Предпочитаю соколиную охоту, но сейчас для птиц не сезон, – вздохнул он с сожалением.

Хью понял, что имеется в виду время с мая по август, когда у соколов линька и они не могут летать. Хью всегда считал, что соколы не оправдывают хлопот. Конечно, они мало едят, и у них не бывает блох, но в то же время от них нельзя ждать любви и преданности гончих. Но сейчас он промолчал, не стал высказывать своего мнения. Да толстяк не дал бы и слова вставить. Он завладел разговором и теперь выкладывал слушателям свой запас охотничьих историй. Он громогласно рассказывал очередную из них, когда Хью посмотрел через плечо и увидел четырех смеющихся подружек невесты, ведущих Санчу обратно к столу.

Толстяк тоже обратил внимание, и его явно поразила новобрачная, поскольку он тут же заорал по-французски:

– Ле вуа! Ле вуа! – Такой клич издают охотники, когда видят лань, и означает он «Вот она! Вот она!».

Суинфорд, в восторге от шутки толстяка, радостно засмеялся и, хлопнув Хью по спине, подтолкнул вперед.

– Ату ее! Ату ее, сэр! – крикнул он, поддерживая толстяка, и закатился безудержным смехом, отчего глаза его превратились в щелочки.

– Время вести новобрачную в спальню! – пропел Уильям Кенби.

Не успели эти слова слететь с его губ, как тут же были подхвачены Суинфордом и его компанией. Музыка стихла, танцы прекратились, и гости принялись во всю силу легких кричать то же самое, пока клич не зазвучал, словно песня:

– Новобрачную в спальню!

Гости окружили Хью тесным кольцом. Перекрывая шум и непристойные выходки, Суинфорд стал рассказывать скабрезный анекдот о косоглазом рыцаре, опростоволосившемся в первую брачную ночь.

Хохот, казалось, сотрясает могучие стены.

Стиснутый со всех сторон Хью неожиданно заметил, как к Санче подсел лекарь Кроул. Он и не подозревал, что тот находится в зале. В просвет между головами Хью увидел, что Кроул поднес Санче кубок и стал уговаривать выпить, причем уговаривать настойчиво, но она отворачивалась с немым отвращением. Кроул склонился над ней и стал что-то быстро говорить. Неизвестно, что он ей сказал, но она смягчилась и пригубила предложенный напиток.

Увлекаемый буйной толпой гостей, Хью оказался близ Санчи, которую не в меру развеселившиеся дамы, наступая на шлейфы своих платьев, с визгом пытались вытащить из-за стола.

Санча, вцепившись одной рукой в стол так, что пальцы ее побелели, отчаянно сопротивлялась. Наконец ослабевшая от смеха рыжая дама обнаружила ее уловку и принялась по одному отрывать ее пальцы от стола. Сопротивление Санчи слабело.

В этот момент кто-то сунул Хью кубок с вином. Уголком глаза он заметил, как его супруга покачнулась. Если бы не его рука, вовремя поддержавшая ее, она, несомненно, упала бы. Но от резкого движения вино выплеснулось из кубка, оставив на платье большое темное пятно от лифа до подола.