Пробуждение - [8]

— Помешаем, если надо! — усмехнулся Зимичев. — Такую жердину…

— Постой, Зима. Соперницу лучше переоценить, — перебил Достанко. — На сцене она — бог, у нее талант!.. А у нас что?..

— Но ведь у нас тоже кое-что есть, — не выдержал Поярков. — Что, если я дам Шульгину фотоаппарат и предложу щелкнуть какого-нибудь знаменитого спортсмена? Затем опубликую этот портрет в какой-нибудь газете, а под портретом будет стоять фамилия автора: «С. Шульгин»?

— Долго и нудно, — произнес Достанко и отошел на два шага, чтобы подумать. И вдруг его осенило: нужно вернуть из мастерской отца кактусы. «Конечно, что тут думать?! И пригласить Шульгина! А тот — ого-го! Тот может сразу согласиться. Таким меланхоликам только подавай острые ощущения…»

— Долго и нудно, — повторил он. — Тут нужна авантюра! Участие в ней сблизило бы нас с ним… Кажется, я знаю, что делать. Нужно дождаться темноты и похитить из мастерской отца кактусы…

— Опять кактусы, — поморщился Поярков. — Ты уж если коллекционируешь их, то не пытайся…

— В том-то и дело, что нет! Все. Крах!..

Поярков и Зимичев с недоверием взглянули на него — от таких дипломатов можно ждать чего угодно, только не истинной правды.

— В том-то и дело, что нет! — повторил Достанко. — То есть с сегодняшнего дня… Я их вчера пересадить решил. Купил в цветочном магазине земли, посуду — домой пришел; батя сидит за столом расстроенный — на работе не ладится, второй месяц подряд план не выполняют. Сидит и будто книжку читает. Потом встал и пошел на кухню к матери. Вот я и поставил на освободившийся стул кактус. И забыл. А он пришел и сел на прежнее место. Да как подскочит, бледный, испуганный, и на меня смотрит, будто я нарочно. Потом как закричит: «А, мерзавец, специально подстроил?.» И полетели кактусы вверх тормашками. Штук пять в мусоропровод побросал. Я ему говорю: «Прости, отец, нечаянно». А он: «Нет тебе за это прощения! И места нет в доме этим колючкам!..»

— Где? — спросил Поярков.

— В доме, в доме нет места…

— Нет, где врать научился?

— Да погоди ты! — отмахнулся Достанко. — Кричит, носится по квартире, за штаны держится. А мне смешно смотреть на батю и жаль его. И кактусы жаль. Еле утихомирили, думали, все повыкидывает… А сегодня утром просыпаюсь, а он, вижу, складывает в сетку мои кактусы, будто ананасы. Увидел, что я проснулся, и говорит: «К себе в мастерскую отнесу. Они там нужнее. Они там среди железа и станков глаз будут радовать…»

— Когда? — спросил Поярков.

— Да утром, говорю же…

— Нет, когда врать перестанешь?

Достанко закусил губу и гневно посмотрел на приятеля. Медленно проговорил:

— Послушай, Юра, хоть ты и друг, но не буди во мне зверя. Меня уже давно раздражают твои плебейские ужимки… Так вот, — повернулся он к Зимичеву, — эту мастерскую я знаю, как свою квартиру, — все ходы и выходы. Пригласим Шульгина и — порядок! Отсюда может все начаться. Он за нами будет ходить, как теленок, а Витковская останется с носом… Это, брат, тебе не фотки делать, тут посложнее, — лягнул он Пояркова, даже не повернувшись к нему. — Правильно я говорю, Зима?

— Э, э, — Зимичев подготовлялся к ответу. Он еще не знал, согласиться с Достанко или нет. Но ему польстило, что будущий дипломат спрашивает его мнение, а потому сказал:

— Можно попробовать, если надо.

— Нет, — сказал Поярков. — Это вы можете сделать без меня. Я в таких авантюрах не участвую.

Оба повернулись к нему. Достанко сжал губы так, что они побелели.

— Хорошо, — сказал он. — А что ты предлагаешь?

— Ну вот, сказка про серого козлика, — усмехнулся Поярков. — По-моему, для начала нужно просто потолковать. А там и пойдет само собой…

Они еще долго разговаривали в том же духе, пока не расстались. И все-таки решение было принято: прежде всего нужно позвать Шульгина к гастроному.

Игра жизни

Сережа Шульгин жил с родителями. Его папа — мастер производственного обучения в железнодорожном ПТУ, а мама — закройщица в дамском ателье. Никаких претензий сыну они не предъявляли, считая, что их Сережа ничем не хуже остальных мальчиков. А в чем-то даже лучше: успешно учится, в подворотне не стоит, не курит, не таскает мелочь из карманов — в общем, тихий, добрый парень. Правда, любит поспать. Но они объясняли это тем, что сын быстро растет, а значит, его хрупкий организм требует больше отдыха.

До последнего времени в семье жил еще один человек — сестра Тоня. Шульгин любил сестру. И знал, что сестра тоже любит его. Тоня в глаза говорила ему, что он лентяй и что такие, как он, живут триста лет и даже не умирают, а пропадают бесследно, потому что никто о них после смерти никогда не вспомнит. Тоня училась в университете на пятом курсе, была девушкой начитанной и уж если говорила, то попадала не в бровь, а в глаз.

Но брат не прислушивался к серьезным и важным словам, которые она говорила. Улыбался, молчаливо разглядывая какой-нибудь предмет, например, пепельницу.

— Да что ты все улыбаешься, будто Герасим из «Муму»?.. Хотя нет, до Герасима тебе далеко.

— Почему? — спрашивал Шульгин.

— Потому что Герасим, в отличие от тебя, — красивый человек. Он живой и потому красивый. А у тебя внутри дупло, пустота.