Пробуждение - [5]
Теперь в пальцах коренастого, затрещало ухо. Шульгин почувствовал такой жар, будто к уху поднесли раскаленный утюг.
«Они же пытают меня», — то ли удивился, то ли спросил у самого себя Шульгин.
— Больно! — закричал он и перевернулся, чтобы избавиться от железных пальцев.
— Говори!
— Гады вы! Оставьте рюкзак и уходите, иначе пожалеете.
— Ах, шпана, еще угрожать? — Молчун ударил Шульгина фонариком по голове. Сказал коренастому: — От полудурка ничего не добьешься. Надо кончать с ним.
Единственное, что видел Шульгин, это бьющий в глаза луч электрического фонаря. Вокруг него расползлось черное пространство, скрывавшее врагов.
«Они убьют меня… убьют!..»
— Нет! — крикнул он. — Недалеко уйдете. Все равно вас схватят, как пауков… Трусы… Предатели…
— А ведь ты воистину дурак. Другой бы на твоем месте стал в ногах валяться, жизни просить. А ты, видать, идейный, за родину подыхаешь.
Молчун плотнее положил палец на курок.
«Не молчи, не молчи! — кричало внутри Шульгина. — Пока ты жив, не молчи! Не так-то просто им убить меня, только не молчи!..»
— Не один я подохну! — крикнул Шульгин. — Я видел тебя, предатель, в больнице. И сказал, кому надо. Я видел, что ты шпионишь за мной. Но и за тобой следили. Теперь лес оцеплен, вас ждут!..
Шульгина несло. Он хватался за соломинку, сам того не понимая, что его слова остановят руку молчуна.
— Мне и пистолет выдали, чтоб я вас, гадов…
Он замолчал. Несколько секунд было тихо. И тут раздался голос коренастого:
— Стой! На мокрое я не пойду. И уговора не было…
— У, чурбан серый! Тогда я пойду. Давно по тебе тюремная охрана не рыдала? Так еще зарыдает, если его оставим живым.
— А что, если он говорит правду?
Шульгин привстал. Тело не слушалось, и он валился на бок. На мгновение в ярком свете он увидел забинтованную голову. Ему даже показалось, что глаза из глубины бинтов внимательно смотрели на него, словно бы не понимали, что происходит… И, сам того не желая, Шульгин спросил: «Как же вы могли, Анатолий Дмитриевич? Как вы могли?..»
— Мы и так уйдем, — сказал коренастый и достал носовой платок. Быстро вытер лицо и руки и спешно спрятал в карман. — Мокрые дела — не мои. Привяжем к дереву, а в такой глухомани не скоро найдут. Но если даже и найдут, мы будем далеко. Что толку стрелять?.. Вот шнур.
Шульгин уцепился пальцами за корень, встал на колени и быстро пополз в сторону. Его тут же настигли. Подтащили к дереву. В стороне дважды грохнуло, и коренастый присел.
— Это гром, дурень. Ты со страху в дите превратился.
Быстро прикрутили тонким шнуром к стволу.
— Вяжи прочней, чтобы эта обезьяна раньше нас не выскочила из леса. Дай проверю, посвети… Нормально. И тут пару раз крутни, чтоб не перетер о дерево, — приказал молчун.
— Не перетрет, шнур капроновый. Скорей можно дерево перетереть, чем его.
— Уходим… Постой, он в себя там золота не напихал?
Пока коренастый проверял карманы, а потом выбрасывал из рюкзака все лишнее, молчун светил фонариком и говорил:
— Так тебе и надо, сопляк. Влез не в свою жизнь, кукуй теперь. Ты видел это золото? Оно от крови красное, с нашей судьбой перемешано. Теперь скули тут, пока не подохнешь… Что ты там возишься? — крикнул он на коренастого.
— Идем, — отозвался тот. — Посвети, мы тут не насорили?
Он стал ходить вокруг дерева, тщательно приглядываясь к траве. Молчун светил ему и тихо говорил:
— Если освободят, — не вздумай стукнуть. Помни: не успеешь вернуться в любимый город, тебя встретят. Двоих ты уже видел…
Молчун взвалил на спину рюкзак с золотом, Шульгин услышал, как глухо звякнули бруски.
— Иди первый, — приказал он коренастому.
Прошуршали кусты. Стало тихо.
— Вы за это поплатитесь, — прошептал Шульгин. И тут же в страхе и бессилии закричал: — Гады!..
— …ады, — откликнулось эхо.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ни капли тщеславия
Шульгин жил в одном из старых районов Ленинграда, в большой коммунальной квартире. Был он высокого роста и на широких плечах носил крупную голову, которую покрывали темные кудрявые волосы. Руки при ходьбе, если в них ничего не было, держал за спиной. Он редко улыбался, и многие предполагали, что Шульгин замкнутый и даже злой парень.
Иногда на улице к нему подходили тренеры по баскетболу — уговаривали заняться спортом. Прочили чемпионские лавры, обещали поездки по городам страны и даже за границу. «Ты посмотри на себя, ты же вылитый спортсмен! Ну разве не обидно — походить на баскетболиста и не быть им?..» Но Шульгин тихо говорил в ответ: «Обойдемся», — и шагал от тренера в противоположную сторону.
Шульгин не был тщеславен. Никакие победы не прельщали его, а лавры не привлекали своей красотой. Потому что с самого рождения единственной радостью Шульгина был сон. Он спал уже пятнадцать лет; проспал грудной возраст, детский сад и семь с половиной классов средней школы.
Но не лежал он круглые сутки в постели и не храпел на весь квартал. Он жил почти так же, как все его ровесники: ходил в школу и кино, бегал на лыжах и на коньках и даже, что самое удивительное, учился без двоек.
С первого взгляда могло показаться, что Шульгин подвижный и одухотворенный парень. Однако в школе прекрасно знали, что он — соня, что его никто и ничто не интересует и что поэтому у него никогда не было и не будет друзей.
