Пробуждение любви - [9]

Родерик направил лошадь по скрипящему, ломающемуся под ее копытами мусору, разбросанному по двору, вокруг большой башни с фуражом ко входу в холл. Затем остановился и повернулся спиной к южной стене, также задушенной вьющимися растениями, с бойницами и пешеходной дорожкой поверху. Над силосной башней между тем местом, где стоял Родерик, и спрятанным внутренним двором тонкая струйка дыма от дров пыталась пробиться к низкому одеялу неба. Прокаркала ворона. Родерик выпустил поводья из рук и подхватил левую ногу ниже колена. Правым кулаком он выбил сапог из стремени назад и приготовился поднять ногу над лукой седла.

В мгновение ока Хью соскочил с седла, и Родерик почувствовал знакомый укол зависти к легкости движений спутника, хотя у него за плечами находился толстенький маленький Лео.

— Минуту, Рик. Я сейчас…

— Я могу и сам, — проворчал Родерик.

— Не будь ослом, — огрызнулся Хью, ища под зарослями вьющегося плюща ненужное полено, и наконец нашел одно, оставленное гнить там, где его бросили. Он извлек его из вьющейся зелени — Лео наконец умолк — и поднес его к Родерику с правой стороны, поставив на землю более широкой стороной. — Мы скакали весь день. Сейчас ты буквально одеревенел и, прыгая с лошади, можешь сломать единственную здоровую ногу. И тогда, позволь спросить, что с тобой будет?

Родерик не нашелся что ответить — Хью был прав. Он сжал его плечо и встал на шатающуюся деревянную опору. Держа почти бесполезную ногу на весу, он спрыгнул на землю. Это был короткий прыжок, но все равно боль прострелила мускулы ягодиц и поднялась с обеих сторон вдоль позвоночника. Затем просто из каприза и раздражения Родерик оттолкнул полено левым сапогом и с трудом сдержал готовый вырваться крик от боли в колене, вызванной этим движением.

Родерик вынул трость из ножен, в которых раньше хранил свой палаш, и раскрыл ее. Тяжело опершись на трость, он широким, неловким взмахом свободной руки подобрал поводья коня и повел его к колодцу. Подойдя к нему, он обнаружил, что в ведре не хватало нескольких дощечек, а конопляная веревка сгнила и почти развалилась надвое.

Родерик, проворчав, отбросил бесполезную теперь вещь к подножию увитой зеленью стены, где она с треском окончательно рассыпалась. Он повернул лошадь и направил ее ко входу в холл, его живот болезненно сжимался.

Он уверял себя, что не испытывает страха. Только предчувствия. И облегчение — что пришел конец их бесконечно долгому путешествию.

— Ну что, входим? — произнес Хью, когда Родерик, слегка нагнувшись, миновал дверь, ведя за собой коня по булыжному полу.

Холл казался темнее, и, что весьма странно, холод здесь ощущался сильнее, чем во дворе замка, хотя в гигантской, обложенной камнями яме в конце комнаты горел слабый огонь. Остатки многометровых содранных драпировок, которые некогда украшали обе длинные стены, висели одним жалким куском около двери, а на их месте протянулись длинные нити паутины, разновеликие пятна грязи и засохшие ветки проникших внутрь растений, вьющихся по штукатурке над фресками под сводчатым потолком. Пол можно было назвать лишь условно более чистым, чем внутренний двор, по которому он только что проехал; причудливый рисунок камня пола был спрятан под толстым слоем грязи, засохших лоз и разбитой мебели.

Лишь стол лорда стоял на своем месте, как и прежде, и скомканная кипа того, что напоминало нарядную некогда скатерть, лежала посередине. Кто бы ни разжег огонь, он, вероятнее всего, давно позабыл о нем, подумал Родерик и задал себе вопрос, был ли это кто-то из обитателей Шербона или же случайно забредший в заброшенный замок бродяга.

Позади Родерика его лошадь ударила копытом и тихо заржала, отвлекая его от представшей глазам сцены разрушения и деградации. Он повернулся в другой конец комнаты к двери, ведущей в кухню, и уже был готов прохро-мать туда, когда куча тряпья на столе зашевелилась.

— Харлисс! — позвала груда тряпья, и Родерик замер на месте. Голос был ему знаком. — Родерик? Это ты, сынок?

Родерику не хотелось, чтобы кто-то обращался так к нему снова в этой комнате, даже монах Коуп, однако он направился к нему.

— Да, брат Коуп.

Пожилой тучный монах тут же взял в руку кувшин, стоявший у его локтя. После затяжного глотка он встал.

— Рад, что ты наконец дома, — сказал он таким тоном, словно Родерик только что вернулся после дневной охоты в лесах, растущих за стенами замка. — Слава Богу. Но, сын мой, твой отец умер.

— Да-да. Монах кивнул:

— Шербон — твой.

— Знаю, — с ноткой нетерпения в голосе ответил Родерик, — Моя лошадь хочет пить. — Он повернулся к двери на кухню и увидел еще один призрак из его прошлого, призрак женщины, которую брат Коуп призывал, как только очнулся от ступора, и которая была источником еще одного болезненного узла в желудке Родерика.

— Добрый день, Родерик, — ехидно произнесла Харлисс.

Перед ним стояла женщина, которая стремилась занять место его матери, няня, которая должна была заботиться о нем и ухаживать за ним по приказанию Магнуса. Возможно, еще более худая, более серая, чем когда он покинул Шербон, все в том же строгом чепце, том же ужасном сером платье и переднике и с тем же злобным выражением лица. Ее переплетенные пальцы лежали на животе. Сколько раз эти руки шлепали его?