Пробуждение - [40]

Тем, что сам начальник команды пеших разведчиков штабс-ротмистр Муромцев желал иметь меня своим помощником, я был удивлен не меньше, чем самим назначением. Следовательно, выбор командира полка был подсказан Муромцевым самому генералу или же штабс-ротмистру Булгакову, принадлежавшему к числу немногих друзей Муромцева. По всей вероятности, эти мысли отразились на моем лице — Муромцев, бросив на меня свойственный ему быстрый и острый, как бы хватающий взгляд, положил мне руку на плечо и дружески-участливо спросил:

— Может быть, вы, Михаил Никанорович, что-нибудь имеете против назначения, так неожиданно свалившегося на вашу голову? Скажите откровенно — все это можно еще изменить.

Всего больше я боялся, как бы Николай Петрович не заподозрил меня в том, что я попросту испугался  опасной должности, тем более что на самом деле особой боязни я не чувствовал, может быть, потому, что не был пока с нею достаточно хорошо знаком. Я сделал неопределенный жест, который при желании можно было истолковать и так и этак.

— Видите ли, — продолжал Муромцев, откинувшись на спинку деревенского стула, — я уже месяца два слежу за вашей работой. Иван Андреевич должен был пойти на десятую роту, так как выяснилось, что подпоручик Пахомов не вернется в полк — ногу ему все-таки пришлось ампутировать. Жаль, не дождался Иван Андреевич назначения: он давно ведь был первым кандидатом в полку, да все сам отказывался. В последнее же время здоровье стало ему изменять, он и согласился. И вот такое несчастье! — Муромцев вздохнул и продолжал: — Я интересовался вами и рядом других офицеров. Вы наиболее приглянулись мне. Штабс-ротмистр Булгаков, когда встал вопрос о кандидате на место Ивана Андреевича, доложил генералу о моем выборе.

— Господин ротмистр, а не ошиблись ли вы?

— Почему?

— Я что-то не замечаю у себя способностей разведчика. А браться за такое ответственное дело, не имея необходимых качеств, по-моему, нельзя: и сам осрамишься и других подведешь.

— Нет, Михаил Никанорович! Это еще не причина для ваших сомнений. Качества разведчика у вас, несомненно, есть. За это я могу поручиться. Ведь я наблюдал за вашей работой. И интересовался я, конечно, не тем, как в вашей роте хорошо котелки чистят. А способности разведчика в большинстве случаев дело наживное. Главное — это интерес к работе разведчика. Если быть вполне откровенным, Михаил Никанорович, именно этот ваш интерес и привлекает меня. Результаты вы имели обещающие. Одним словом, я твердо уверен в безошибочности моего выбора.

Что я мог возразить Николаю Петровичу? Сказать ему, что весь мой интерес к разведке был следствием скуки, результатом общего вынужденного безделья окопной войны, стремлением потратить куда-нибудь избыток своей не находящей применения энергии? Карты меня мало привлекали, я не чувствовал, как многие мои товарищи, священного трепета, когда держал их в  своих руках. Развлечения в окрестных местечках и городках, до которых так охочи были многие скучающие офицеры, не совпадали с моими понятиями об элементарной этике. Чтение в конце концов тоже начало приедаться. Невольно вставал вопрос, куда себя девать? Оставалось одно — разведка: интересно, романтика, можно испытать, на что ты способен. Но не мог же я во всем этом сознаться Николаю Петровичу?

Высокий худой солдат с пшеничными русскими усами на длинноносом продолговатом лице внес большую сковороду с ворчащей и брызгающей яичницей. Аромат увядающей травы и цветов быстро вытеснился земным запахом аппетитного блюда.

— Ну вот и гвоздь нашего завтрака, — довольно проговорил Муромцев, наполняя яичницей тарелку и ставя ее передо мной. — Воздадим должное если не искусству, то стараниям Понедельникова, — кивнул он на солдата, принесшего яичницу и уже выходившего из сарая. — Обратите на него внимание: молчалив, аккуратен, как хорошая хозяйка. Для меня же он не только солдат, нижний чин, а верный и преданный друг: в бою под Крево вытащил меня из сущего ада, ему я обязан своей жизнью. А после этого снова пошел на поле боя, вынес еще шесть раненых и, наконец, сам был тяжело ранен в правую ногу выше колена и в плечо с переломом ключицы. Однако сумел перевязать себя и добраться до фельдшера. Понедельников — Георгиевский кавалер, но к строю уже непригоден. Могу вас уверить, что в самую гущу боя он шел не ради подвига, а потому что «жалел солдат», как он это объясняет. Это чудесное свойство русской души, — с большой серьезностью закончил Николай Петрович.

Проведя с Муромцевым больше часа в живой, непринужденной беседе, я почерпнул очень много. Во-первых, я убедился, что правы были офицеры, отзывавшиеся о Муромцеве как об очень умном, знающем и высокообразованном человеке. Кратко, ясно и остроумно очертил он мне мои будущие обязанности и работу разведчиков в целом. Я понял, что разведка — это далеко не те примитивные действия, которые и я неоднократно организовывал и проводил, а нечто высшее, что разведка — это искусство, требующее любви к нему и, если можно так выразиться, вдохновения, а главное — непрерывной, напряженной, продуманной и тщательно организованной работы.