Пробуждение - [38]

В тот вечер к Анисье впервые закралось подозрение в душу. Что со Степаном? Почему он отзывается доброжелательным смехом на пошлые Лизкины шутки?

За чаем Степан был внимателен к гостье, пододвигал к ней то пряники, то масло. И это тоже мучило и терзало Анисью. «А может быть, это только кажется, что он неравнодушен к ней? — думала Анисья. — Подумаешь, пододвинул пряники. Ведь Лизка гостья!»

Она решила себя успокоить, и успокоилась, и до конца вечера была приветливой хозяйкой, и даже забыла о своих подозрениях. Но уже после, когда ушла Лизка, и они остались одни, и Анисья по привычке обняла Степана и поцеловала его в губы, он вдруг грубо высвободился из ее объятий, вышел из-за стола и, сев на диван, отвернулся от нее.

— Ты чего, Степушка? И приласкать уже не хочешь? — обиженно спросила она.

— А что тут ласкаться, не коты. Видишь, спать хочу!

Она молча постелила ему постель. Он лег и, отвернувшись к стене, тут же захрапел.

Анисье стало невыносимо больно, и слезы, весь вечер искавшие выход, наконец нашли его. С этого дня Анисья стала относиться к Степану хуже.

Проклятая ревность тугою петлею сдавила сердце. С тех пор Анисья стала замечать, что Степан, обычно малоразговорчивый и хмурый, приобретал дар речи в присутствии Лизки, которая зачастила к ним на передачи. Любая ее острота вызывала у него смех, а у Анисьи — головную боль. Страсть, как костер на ветру, разгоралась в Степане сильнее с каждым днем.

Вот и сегодня, воскресенье, а Степан ушел на сенокос и не сказал ей, когда вернется, не потрепал Анисью за плечо, как это делал раньше, может, за то, что она с каждым днем стала все больше и больше пилить его!

— За Лизку заступился. Ишь, какое золото нашел! Клевать ее курица не хотела! — крикнула Анисья и забросила ухват за печку, села за стол и заплакала.

В комнате, над комодом, громко тикали часы, словно молотком постукивали по голове, и от каждого удара больнее, в такт часам, стучало потревоженное сердце. И вся жизнь казалась отравленной, ненужной, и вся изба, такая прежде родная, налилась острой тоской и страхом за будущее. Поднимаясь из-за стола, Анисья разбила блюдце. «Посуда бьется к счастью!» — подумала она.

И для кого Анисья возилась с горшками, кастрюлями? Нужны ли ей свиньи, куры, корова? На что ей дом, если счастье навсегда покинуло ее!.. «Возьму вот сейчас и уйду к матери, в другую деревню. Брошу все, к черту, и уйду».

Но Анисья не ушла из дома. Она весь день провозилась на кухне — мыла горшки, кастрюли, готовила обед. Почистила у коровы, накормила поросят, кур. А вечером пошла к пруду полоскать белье.

Анисья так заработалась, что даже вздрогнула, почувствовав на своем плече чью-то руку. Она обернулась и увидела Степана. Он присел на корточки и просто, чуть грубовато, как это делал когда-то раньше, спросил:

— Тебе помочь?

Анисья стояла на коленях на деревянном помосте, с которого бабы полоскали белье, а рука ее с наволочкой застыла в воде. И так как она молчала, Степан повторил вопрос:

— Помочь, спрашиваю?

Анисья молчала.

— Ты слышишь меня — помочь?

И тут она очнулась и, глядя в его извиняющиеся глаза, поняла все.

— Пошел бы ты, Степушка, вымел полынь в избе. Насекомых нет уже, поразбежались, а дух от нее остался. Я уж справлюсь тут одна.

Степан поднялся и с каким-то надрывом в голосе глухо проговорил:

— Да, полынь — трава горькая, вымести ее надо, проклятую.

— Чего-чего? — переспросила Анисья.

— Я так, сам с собой, — проговорил Степан, повернулся и зашагал домой. Сильно ссутулившись, удрученно-печальный! В жизни всегда так: хочешь одно, а получаешь другое.

ЮЛА

Ночь. В окно пятиэтажного дома заглядывала бледная луна, и на полу, от окна до кровати, протянулась светлая дорожка. На кровати лежал Петр Петрович, мастер с завода «Красная звезда», и влажными глазами смотрел на луну. В комнате пахло сиренью и сгоревшими котлетами. Петр Петрович прислушался, и ему показалось, что из спальни жены доносятся всхлипы. Он подумал: «Вот дура! Сама решила уехать от меня, а теперь плачет! Пойми женщин!»

Он знал, что жена закрыла дверь спальни изнутри на замок. Так она стала делать после своего решения разъехаться с ним, и поэтому он даже не пытался пойти к жене и приласкать ее, а может даже, и помириться.

Слезы невольно навернулись на глаза Петра Петровича, и он смахнул их кулаком. Никто не знает, как ему тяжело! Все время что-то давит ему на грудь, будто кто-то кинул двухпудовую гирю. Ему тяжело оттого, что он не знает причины ухода жены. Петр Петрович всегда удивлялся ее поступкам, особенно нежеланию жены объясниться с ним по этому случаю. В последнее время жену раздражало буквально все: дерьмовая зарплата мужа, неумение добиться чего-то в жизни, мятые брюки, розовое лицо с густыми усами. Петру Петровичу было досадно, что жена перестала разговаривать с ним и делает вид, что не замечает его. Вот сегодня, например, стала жарить котлеты, но как только Петр Петрович зашел на кухню, она бросила все разом и ушла к себе, а котлеты, оставшись без присмотра, сгорели. Только вонь от них осталась. Хоть занятие по гражданской обороне проводи! Только ни к чему гражданская оборона — больше нет у нас врагов.