Пробуждение - [25]

— Инда страсть какая интересная сказка, — продолжает хохотать Ванька, ударяя ладонями себя по коленям и раскачиваясь то взад, то вперед. — А то всё про курицу-рябу да про курицу…

— Ну что, пошли? — Яшка поднялся и стал надевать пестерь, потом помог надеть Ваньке, после этого ребята направились домой. Солнце было еще высоко, и жара не спадала. Воздух, напитанный сосной, был неподвижен. По мере того как ребята стали выходить на открытую местность, жара все более усиливалась, и как только они вышли к поселку, стало вообще невмоготу.

— Прошли ничего, а индо всего размочалило, — сказал Ванька и остановился, чтобы отереть лицо.

— Не только тебе, Ванятко, всем жарко!.. Эко сухмень стоит, все лето…

— Угу!.. — проговорил Ванька. В его движениях появилась вялость. Он даже два раза споткнулся на ровном месте.

— Нешто устал? А мне нипочем! Ты дай мне свой пестерь, я понесу его, — проговорил Яшка.

— Разе унесешь? Эвон какая тяжесть! — ответил Ванька. Ему очень хотелось, чтобы Яшка взял у него пестерь, но он пожалел брата и не уступил ему свою ношу.

Тут между Яшкой и Ванькой возник такой разговор.

— Вань, а Вань! А что, ежели мы продадим ягоды и мамке гостинец купим, а?.. День рождения у нее!..

Ванька с минуту подумал, потом сказал:

— Давай, Яша, твои ягоды продадим и купим мамке пряников, а мои я отдам ей?..

— Эк, куда полез! Намедни, когда чернику собирали, чьи продавали, а? Теперь твой черед!..

Мимо проезжала телега. В ней сидели два черных мужика. Носы у обоих как два крючка. Они сердито вращали глазами, выпуклыми, словно у пауков.

— Ой, кто это? — испугался Ванька и прижался к Яшке. — До чего страшные.

— Мало их таскается, кооператоров: либо цыгане везут продавать водку, либо еще кто! Поди узнай их!.. Ну что, будем ягоды продавать?

— Давай… продадим… Но, чур, уговор: продаем и твои и мои.

— Ты очумел, что ли? — удивился Яшка и постучал себя по лбу. — А если мамка спросит, где ягоды, что тогда?

Ребята задумались. Лица у них скисли, как после клюквы.

— А мы еще раз сбегаем в лес и по новой наберем малины! — сказал Ванька и с надеждой посмотрел на Яшку. — Не поздно еще, а?..

— Во, молодец!.. Время еще есть!.. Айда скорее!..

Ступив на тропинку, ведущую к вокзалу, где на маленькой площади продавали всякую всячину, ребята оглянулись на лес, стоящий вдали, и побежали вперед.

Когда ребята во второй раз выходили из леса с полными пестерями малины, навстречу им вырвался, словно на тачанке, ветер, нагнал туч, и уже у самого поселка дождь накрыл ребят. Через пять минут мальчики были такими, как если бы их только что достали из реки.

Засыпая, Яшка и Ванька видели счастливое лицо матери. Она долго целовала то одного, то другого. Ей понравились пряники и конфеты, подаренные сыновьями. Это был самый лучший день в ее жизни.

ПЕРВЫЙ РАЗ В ЖИЗНИ

Туристический теплоход шел вверх по реке, берега у которой были то пологие, то крутые, сплошь заросшие лесом. Правда, иногда выглядывало из-за деревьев неизвестное село, но потом исчезало, а иногда приходило к реке стадо коров напиться воды, пожевать жвачку, полежать.

У всех переправ, которые встречались на пути следования теплохода, толпились машины, тракторы с тележками, подводы. Люди на берегу с завистью провожали туристов, и каждый по-своему проявлял отношение к ним: дети махали руками, подпрыгивали на месте, что-то кричали, видимо желали удачи, и долго бежали по берегу вслед за теплоходом. Мужики, расставив широко ноги и засунув руки за пояс, улыбались неизвестно чему, а бабы, пооткрыв рты, смотрели удивленно, словно перед ними на теплоход проплывал, а баба-яга летела на метле. Даже коровы, стоя в воде и задрав головы, как перед затмением, мычали на весь лес. Одни вороны не проявляли своих чувств, будто бы знали, что и на теплоходе плывет перестройка — жадная и голодная.

У борта теплохода стояла девушка лет двадцати и неотрывно смотрела на берег зелено-синими глазами.

— Какая красота! — сказал кто-то за спиной у Нади (так звали девушку). — Вот вам «Зеленый шум» Рылова.

Она посмотрела влево от себя, где стоял ее попутчик — молодой художник из Москвы. Шею его сжимал галстук — широкий и смешной. Синий жилет небрежно был накинут поверх модной рубахи. Он был худой, но с красными щеками и с небольшой лысиной на затылке, хотя ему было всего-навсего двадцать пять лет. Едва ли во всей Москве кто-нибудь носил такой допотопный галстук, но художник любил его по неизвестным причинам. Друзья художника утверждали, что он восходящая звезда в искусстве. Правда, кое-кто из них немножечко критиковал его, но так, чтобы не задеть самолюбия художника, и он даже возгордился от такой оценки своего творчества, был немножечко самовлюблен и самонадеян. Если кто-нибудь иногда ругал его, то художник захлебывался от негодования.

— Какая красота! — повторил художник, который просил знакомых и незнакомых называть его Владиком. — Вы не знаете этих мест?

— Откуда же! Я москвичка! — ответила Надя, недовольная тем, что ее оторвали от созерцания. В это время подул ветерок и заперебирал волосы, рассыпанные по плечам. Она не обратила внимания. От Нади приятно пахло духами, и поэтому художник незаметно наклонялся к ее плечам и глубоко вдыхал, испытывая удовольствие.