Пробуждение - [15]
— Конечно, только недавняя школьница могла так неумело поступить!
Я заливаюсь краской — ведь в соседней комнате все слышно. А она безжалостно свое:
— Самое легкое — решать за нее. Девочка подражает, а принципа не понимает. Основ у нее нет. С ней нужно заниматься простыми примерами, чтобы она училась думать.
— Не подозревала, что мне придется здесь снова поступать в первый класс! — Это я в виде легкой шутки и со слезами в голосе. Обиделась.
Аэлита Сергеевна понимающе кивнула.
— Мне самой трудно снова входить в психологию этого возраста. Ведь я вела математику в десятых классах.
— И вы променяли математику на Елань!
В ту же секунду я уже горько пожалела об этих словах. Я увидела, как жалко дрогнули губы у Аэлиты Сергеевны. Но она еще больше выпрямилась.
— Так вот, пожалуйста, занимайтесь с девочкой по плану, который я вам дам, или оставьте ее совсем, не мешайте мне.
У меня было чувство, будто меня поставили в угол.
— Эй вы, педагоги! — весело прокричал из-за двери Василий Мефодьевич. — В первом классе нужно начинать с алгебры!
Аэлита Сергеевна сердито посмотрела на дверь.
— Не вмешивайся в то, чего ты не понимаешь!
— А в «Учительской газете» пишут…
— Очередные крайности!
Я подумала, что мне пора исчезнуть. Мы вышли в общую комнату.
Стол был накрыт к чаю — и варенье, и печенье, и пирог! Василий Мефодьевич по-прежнему сидел в кресле, точно не имел к этому никакого отношения, и изо всех сил сдерживал одышку.
— Вася! — Аэлита Сергеевна даже покраснела от возмущения.
— Что, Аля? — с невинным видом спросил Василий Мефодьевич. Но не выдержал и закатился своим детским смехом.
— Ничего смешного! Глупо и безграмотно. К чему же ты читаешь всю эту медицинскую литературу? Чтоб делать все наоборот? Там на каждой странице рекомендуется физический покой, а ты…
— Видишь ли, Аля, — Василий Мефодьевич перевел дыхание и сделал серьезное лицо, — глубокое заблуждение думать, что медицина — наука. Медицина — это религия…
— А ну тебя! — отмахнулась Аэлита Сергеевна. Обняла меня за плечи. — Верочка, давайте чай пить.
И начался удивительный вечер, о котором я и хочу тебе рассказать. Понимаешь, собственно, как будто и рассказывать не о чем… Просто мы сидели за столом, прихлебывали чай и говорили, говорили… Что кому на ум приходило. Они понимали друг друга с полуслова, с одного взгляда. И мне казалось, что и я участвую в этом. Над каждой шуткой Василия Мефодьевича я хохотала до слез. У Аэлиты Сергеевны при этом только особенно вспыхивали ее чудесные печальные глаза да пробегала змейка у рта. За эту лукавую змейку я б ее так и расцеловала. Ни одной шутки пересказать тебе не могу, сами по себе слова вроде бы и не смешные. Но тогда все было так к месту, сам он так простодушно смеялся над своими остротами, что нельзя было не засмеяться в ответ.
И я растаяла, разговорилась. Теперь мне кажется, что я трещала весь вечер. Но мне было так хорошо… Когда я рассказала о Даше и о попе из таежной землянки, Василий Мефодьевич внезапно распалился:
— Вот видишь, Аля, у этого типа уже популярность. А ты его жалеешь!
— Психически больной человек.
— Чепуха! Комедиант. И вредный комедиант! А люди приходят смотреть и часами стоят с серьезными лицами. Приношения всякие…
— Обыкновенное сострадание.
— Севрюгу приносят! Севрюга — сострадание?! — Василия Мефодьевича эта рыба почему-то особенно раздражила. — Пустынник этот, столпник, понимаешь, блаженненький, севрюгу лопает!
Аэлита Сергеевна, улыбаясь, стала накладывать мне варенье.
— Верочка, знаете, из-за чего он кипятится? Он — обжора, любит отварную севрюгу. Но ему-то никто не несет…
— Попробовал бы какой-нибудь браконьер явиться! — с угрозой перебил он и сделал страшное лицо.
— А попу тащат. Зависть!
Василий Мефодьевич стукнул ложечкой об стол.
— Превращаешь в шутку важнейший вопрос!
— Ты преувеличиваешь опасность, Вася! — сказала она тоном терпеливой няньки. И стала объяснять урок: — Пятьдесят лет просвещения, научная пропаганда, радио, газеты — не может же это быть слабее детской сказочки о трех китах и святой троице! Это ясно, как… как…
— Как Пифагоровы штаны! — выпалил Василий Мефодьевич и закатился так, что я испугалась, как бы он не задохнулся. — О господи, уморишь ты меня! — проговорил он, переводя дух и вытирая слезы. — У этих математиков мир вместо трех китов стоит теперь на трех аксиомах. Та же Библия. А они довольны — все объяснили!
— Ты не веришь в человеческий разум? — обиделась, в свою очередь, Аэлита Сергеевна.
— Верю, верю. Но Эйнштейн же вам показал, где раки зимуют! Куда подевались теперь ваши аксиомочки? А? А-а!.. — Он с ехиднейшим видом стал потирать руки, готовясь к новой атаке.
Аэлита Сергеевна внимательно посмотрела на него.
— Верочка, вы любите музыку? У нас есть пластинки с эстрадными песенками.
Я призналась, что не люблю современных песен, Василий Мефодьевич пришел в восторг.
— Аля, тащи гитару, спой ей Гурилева!
Аэлита Сергеевна тотчас принесла гитару, присела возле стола, запела. Пела она тихим, слабым голосом, но таким нежным и музыкальным, что меня прямо-таки захлестнуло. Это был романс «Матушка-голубушка».
Василий Мефодьевич слушал ее, прикрыв глаза, на лице его блуждала улыбка. А при словах:
