Проблеск истины - [91]

Вокруг перекликались ночные птицы, преимущественно зуйки; на пути попадались большеухие лисицы и зайцы. Их глаза не сверкали, потому что у меня не было ни фар, ни даже фонаря, а лунный свет не давал бликов. Луна уже вскарабкалась в зенит и ровно сияла, освещая мне дорогу. Я шагал, радуясь ночному миру и не думая о возможных столкновениях. Чушь, связанная с Кейти, Деббой, Вдовой и нашим непродолжившимся банкетом, потеряла значение; оглядываясь, я уже не видел огней лагеря; лишь вершина белела плоским монолитом в свете луны. Я надеялся, что не встречу зверя, которого придется убивать. Конечно, я мог бы убить антилопу гну, но ее пришлось бы свежевать и охранять до утра, чтобы не растащили гиены, либо поднимать среди ночи лагерь, подгонять грузовик, выставлять себя дешевым выскочкой; к тому же только шестеро из нас употребляли в пищу мясо антилопы гну, и к приезду Мэри я намеревался добыть нормального мяса.

И вот я шел, облитый лунным светом, а в траве возились мелкие животные, и кричали птицы, взлетая из дорожной пыли. Я думал о Мэри: чем она занимается в Найроби, как выглядит новая стрижка, на которую она могла и не отважиться, почему она сложением напоминает Деббу, во сколько завтра прилетит самолет — я надеялся, что не позже двух.

К этому времени я уже почти добрался до места, где она убила льва. Слева раздался рык леопарда: он охотился у большого болота. Отсюда можно было пойти к солончакам, но там меня точно задрал бы какой-нибудь зверь. Я не стал искушать судьбу и повернул к лагерю. Под ногами пружинила наезженная дорога, руку оттягивало копье; я шагал и любовался вершиной, уже ни на кого не охотясь.

Глава семнадцатая

Утром Мвинди принес чай. Я поблагодарил его и сел с кружкой у останков костра, думая и вспоминая, а потом оделся и пошел искать Кейти.

День обещал быть тихим, идеальным для чтения и созерцания, однако на деле вышло иначе. У входа в столовую стоял Арап Майна. Он лихо отдал честь и сообщил:

— Бвана, у нас проблемы.

— Какого рода?

— Ничего серьезного.

Моя «приемная» находилась сразу за кухонными кострами под сенью больших деревьев, и сейчас там ожидали мзи из двух масайских маньятт. Они были не вождями (вождь — это продажный человек, принимающий деньги или медальки от англичан), а просто старейшинами своих деревень, разнесенных на пятнадцать миль друг от друга. В обеих деревнях побезобразничал лев. Я уселся на стул перед палаткой, опершись на трость мзи, и стал урчать с вдумчивым достоинством в ответ на их жалобы, понять которые мне помогали Мвинди и Арап Майна. Масайская душа потемки, однако эти двое производили впечатление серьезных людей, а их проблемы заслуживали внимания. У одного из них поперек плеча шли четыре глубокие борозды, будто нанесенные граблями, а у другого не было глаза и заросшую диким мясом глазницу пересекал тонкий шрам, спускаясь от линии волос до нижней челюсти.

Масаи обычно любят поговорить и поспорить, но эти двое были молчунами. Я заявил, обращаясь ко всем масаи, включая зрителей, которые стояли поодаль, что меры будут приняты. Говорить приходилось через Мвинди, он переводил мои слова Арапу Майне, а тот передавал клиентам. Я стоял, опираясь на трость мзи, в набалдашник которой был вколочен расплющенный серебряный шиллинг, и в нужных местах урчал на чистейшем масайском, напоминая при этом Марлен Дитрих, урчащую от любовной истомы либо от сопереживания, — звуки разные, но одинаково глубокие, с высокой нотой в конце.

Я пожал масаи руки, и Мвинди, обожавший сообщать дурные вести, сказал по-английски:

— Бвана, есть две женщины с вавами.

Вавой называют любое венерическое заболевание, а также фрамбезию, по поводу которой единого мнения не существует. Возбудителем ее является спирохета, как и у сифилиса, однако способ передачи пока неясен. Считается, что можно заразиться от чужой посуды, в общественных туалетах или через поцелуй. За всю практику я ни разу не сталкивался с подобным невезением.

Фрамбезию я к тому времени знал досконально, как родную сестру; иными словами, видел ее постоянно и принимал как должное.

Обе масаи были весьма красивы и наглядно иллюстрировали мою теорию, что в Африке чем женщина красивее, тем чаще у нее находят фрамбезию. Мсемби обожал мои медицинские упражнения и без напоминаний принес необходимые средства. Пораженные участки я сперва почистил, бросив результат в еще живое пепелище, а затем помазал генцианвиолетом для психологического эффекта. Генцианвиолет своим чудесным золотисто-лиловым цветом оказывает волшебный эффект на боевой дух пациента, воодушевляет врача и веселит зрителей. Пользуя им женщин, я обычно не забываю и о мужьях, в завершение процедуры ставя им на лоб фиолетовую точку.

В этот раз я решил перестраховаться и опрыскал пациенток сульфатизолом, стараясь не дышать, а потом щедро помазал ауреомицином. Пенициллин они приняли перорально и по чуть-чуть, в соответствии с моим методом. Обычно я выжидаю сутки после первого приема, и если улучшений нет, ввожу пенициллин в чудовищных количествах, сколько не жалко. Напоследок я извлек у себя из-под мышки порцию снаффа, разделил ее пополам и заложил каждой пациентке за ухо. Мсемби особенно любил эту часть. Спросив тазик горячей воды и брусок голубого мыла «Некко», я тщательно вымыл руки, так как здоровался с пациентками. Их ладони были нежны и прохладны. Если с масайкой здороваешься за руку, даже в присутствии мужа, она завладевает твоей рукой и не торопится ее отдавать. Может, это нечто этническое, а может, личное, связанное с моим статусом специалиста по фрамбезии. Я не мог спросить об этом Нгуи: нашего словаря было недостаточно, чтобы проработать тему. В благодарность за лекарские услуги масайка может презентовать тебе пару початков кукурузы, но это бывает нечасто.