Проблеск истины - [42]

Человек, которого мисс Мэри звала моим тестем, страдал хронической простудой и ревматизмом. Я дал ему лекарство и растер мазью. Мы, камба, не верили, что он отец Деббы, однако по племенному закону она считалась его дочерью, и мне надлежало оказывать ему уважение. Пока я его пользовал, Дебба стояла в сторонке, держа на руках ребенка сестры. Она была одета в подаренные мной свитер и рыбацкую фуражку; последняя досталась мне от приятеля, который выгравировал на околыше мои инициалы, — важная для Деббы деталь. Я был рад, что она выпросила у меня фуражку: инициалы вызывали чувство неловкости. Под свитером было стираное-перестираное платьице из Лойтокитока. Этикет не позволял мне заговаривать с женщиной, держащей на руках ребенка. Ей тоже не следовало смотреть, как я растираю мазью ее отца, поэтому она стояла с опущенными глазами.

Человек, которого называли моим тестем, переносил процедуру растирания без должного стоицизма. Нгуи, неоднократно подвергавшийся подобным процедурам и с презрением смотревший на трусливых мужчин Шамбы, следил, чтобы я не делал тестю поблажек, и указывал капли мази, попавшие не по назначению. Мтука, светясь украшенным ритуальными шрамами лицом, с удовольствием наблюдал из уютного кокона своей глухоты, как никчемный старый камба страдает во имя правого дела. Я, однако, удерживал процедуру растирания в разумных этических рамках, и в конце концов все зрители, включая дочь, потеряли интерес.

Перед уходом я сказал Деббе:

— Джамбо ту.

— No hay remedio, — ответила она, подняв глаза и выпятив грудь.

Мы сели в машину. Никто ни с кем не попрощался, холодная погода соответствовала ритуальной сдержанности. Продрогшая и затаившаяся Шамба произвела на нас тягостное впечатление.

— Нгуи, — спросил я, — почему тут такие жалкие мужчины и такие замечательные женщины?

— Через Шамбу прошло множество выдающихся мужчин, — ответил Нгуи. — Здесь раньше пролегала дорога на юг. — Он был зол, потому что никчемные мужчины Шамбы бросали тень на репутацию камба.

— Думаешь, Шамбу стоит захватить?

— Непременно. Ты, я и Мтука. Еще молодых привлечем.

В Африке мы жили в волшебном мире, армированном вполне реальным скелетом. Это был не зыбкий мир грез и фантазий; напротив, довольно безжалостный и логичный мир, крепко скроенный из фрагментов искаженной реальности. В самом деле, если здесь обитали такие фантасмагоричные и нелепые существа, как носороги, стоило ли чему-то удивляться? Я и Нгуи могли говорить с ними на их языке, и они нам отвечали, а когда я бранил их по-испански, оскорблял и прогонял прочь, они уходили, обиженно понурив головы, что в контексте их сказочного облика и в декорациях африканского пейзажа было вполне логичным и непротиворечивым. Испанский считался языком племени, к которому принадлежали я и Мэри; это был обыденный язык для каждодневного общения в стране, откуда мы прибыли, то есть на Кубе. Известно было также, что у нас есть особый, тайный язык. С британцами нас ничего не объединяло, кроме цвета кожи и взаимной терпимости. Когда с нами жил мой друг Мейито Менокаль, его тоже считали одним из нас. Мейито пользовался глубочайшим уважением за низкий рокочущий голос, запах, вежливость и безупречное знание суахили, на котором он говорил с сильным камагуэйским акцентом, что в совокупности с внушительными шрамами и бычьей внешностью, верно отражавшей внутреннюю суть, превращало его чуть ли не в божество.

Любопытным я пояснил, что когда нашей родиной правили короли, Мейито был сыном одного из них. Я подробно описал принадлежавшие ему тысячи акров земли, бессчетные стада, горы производимого им сахара. Поскольку вакамба считали сахар фундаментальным продуктом, уступавшим по ценности только мясу, а также ввиду того, что за правдивость моей истории поручился сам Отец, а Мейито зарекомендовал себя опытнейшим скотоводом, который говорит строго по существу могучим басом, напоминающим львиный рык, и при этом никогда не опускается до грубости, угроз или хвастовства, — любовь к нему была горячей и искренней.

За время моего пребывания в Африке я солгал о Мейито всего один раз: по поводу его семейного положения. Мвинди, будучи горячим почитателем Мейито, спросил меня впрямую, сколько у него жен. Вопрос был деликатный, не из числа тех, что можно походя задать Отцу, хотя ответ на него интересовал многих. Мвинди выглядел хмуро; очевидно, вопросу предшествовала дискуссия, которую ему поручили разрешить.

Тщательно обдумав необычный вопрос и взвесив возможные последствия, я ответил, как подобает настоящему мзи:

— У него на родине никому бы не пришло в голову их пересчитывать.

— Ндио, — кивнул Мвинди и отошел так же хмуро, как и подошел.

На самом деле у Мейито была одна-единственная жена, очаровательнейшая женщина.

Сегодня, возвращаясь из продрогшей Шамбы, мы с Нгуи занимались тем, чем обожают заниматься все мужчины: планировали операцию, которая никогда не состоится.

— Решено, — сказал я. — Шамба будет нашей.

— Отлично.

— Кто возьмет Деббу?

— Бери ты. Она и так твоя невеста.

— Годится. Как будем держать позицию, когда на штурм будут брошены подразделения КАР?