Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции - [147]

Еще раз повторяю: под этим углом зрения надо тщательнейшим образом изучить опыт Октябрьского переворота – единственной до сих пор победоносной революции пролетариата. Надо составить стратегический и тактический календарь Октября. Надо показать, как события нарастали волна за волной, как они отражались в партии, в Советах, в Центральном Комитете, в военной организации. Что означали колебания внутри партии? Каков был их удельный вес в общем размахе событий? Какова была роль военной организации? Вот работа неоценимой важности. Откладывать ее дальше было бы прямым преступлением!

ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД ГРОЗОЮ

Есть еще один вопрос, который имеет громадное значение для понимания хода гражданской войны, и который должен найти то или другое выражение в нашем будущем «уставе». Кто внимательно следил за прениями, возникшими после германских событий прошлого года, тот, разумеется, заметил такого рода объяснение великого поражения: «главная причина в том, что у немецкого пролетариата к моменту решающих событий не было боевого настроения; масса не хотела драться; это лучше всего доказывается тем, что она не откликнулась на наступление фашистов; а раз масса не хочет драться, что же тут может сделать партия…» и пр. и пр. в том же роде. Мы слышали это от т.т. Брандлера,[275] Тальгеймера[276] и др. На первый взгляд довод кажется действительно неотразимым: если масса не хочет драться, то тут уж ничего не поделаешь. Но, с другой стороны, откуда же возник «решающий момент»? Он явился результатом всей предшествующей борьбы, которая шла, повышаясь и обостряясь. 1923 год заполнен боями немецкого пролетариата. Как же это так могло случиться, что как раз перед своим Октябрем немецкий рабочий класс сразу лишился боевого настроения? Непонятно! Да верно ли само указание на нежелание рабочих драться? – возникает естественный вопрос. А от этого вопроса мысль ведет нас снова к нашему собственному октябрьскому опыту. Если перечитать предоктябрьскую печать, хотя бы только нашу партийную, то увидим, что товарищи, выступавшие против вооруженного восстания, ссылались именно на нежелание рабочей массы драться. Сейчас это кажется невероятным, но, нем не менее, таков был главный аргумент. Мы имели, следовательно, аналогичное явление: весь 1917 год был заполнен боями пролетариата, а когда дело дошло до захвата власти, раздались голоса о том, что масса не хочет драться. И действительно, в движении перед Октябрем наступило некоторое затишье. Случайность ли это? Или же некоторый исторический «закон»? Устанавливать закон было бы, пожалуй, слишком поспешно. Но совершенно несомненно, что для такого явления должны быть некоторые общие причины. Явление это в природе называется «затишьем перед бурей». Смысл его в революции, мне кажется, таков. В течение известного периода боевое настроение массы растет, принимая самые различные формы: стачки, манифестации, уличные столкновения и т. д. Масса впервые начинает по-настоящему сознавать свою силу. Один уже рост массовидности движения доставляет массе политическое удовлетворение. Вчера в движении участвовали сотни тысяч, а сегодня миллион. Целый ряд экономических и политических позиций захвачен стихийным напором, масса поэтому легко пускается в каждую новую стачку. Но этот период неизбежно исчерпывает себя, растет опыт массы и вместе с тем ее организация. А с другой стороны, и враг показывает, что не собирается сдавать свои основные позиции без боя. В соответствии с этим революционное настроение масс становится более критическим, более углубленным, затем и более тревожным. Она ищет – особенно после тех или других промахов или частичных поражений – правильного руководства, хочет получить уверенность в том, что ею будут и умеют руководить, и что в решающем бою она может твердо рассчитывать на победу. Вот этот переход от оптимистической, почти не рассуждающей стихийности к более критической сознательности и порождает революционную заминку – известный кризис в настроении масс. При прочих необходимых условиях этот кризис может быть преодолен только политикой партии, т.-е. прежде всего ее подлинной готовностью руководить восстанием пролетариата. Между тем, историческая грандиозность задачи (захватить власть!) порождает неизбежные колебания и в самой партии, особенно в верхах ее, где концентрируется ответственность. Оба явления, совсем, конечно, не равноценные – затишье перед бурей в низах и колебания на верхах – естественно совпадают по времени. И вот почему мы слышим предостерегающие голоса: «Вы видите, масса совсем не рвется в бой, наоборот, она настроена скорее пассивно; было бы при таких условиях авантюризмом звать ее на вооруженное восстание»… Незачем говорить, что когда такие настроения получают преобладание, то этим одним уже революции обеспечено поражение. А после поражения, происшедшего по вине партии, открывается уже полная возможность твердить на все лады, что восстание было невозможно, так как массы его не хотели. Этот вопрос должен быть тщательно проработан. Надо, на основании имеющегося опыта, учиться определять этот предгрозовой момент, когда пролетариат как бы говорит себе: «Одними стачками, демонстрациями, протестами дальше не пойдешь; тут уж нужно драться; драться я готов, потому что другого выхода нет; но драться уж надо по-настоящему, т.-е. сосредоточив все силы и обеспечив правильное руководство». Тут вся ситуация заостряется до последней степени. Обстановка характеризуется архи-неустойчивым равновесием: шар на вершине конуса. В зависимости от толчка, шар может скатиться и в ту и в другую сторону. У нас, благодаря твердости и решимости партийного руководства, шар пошел по линии победы. В Германии политика партии толкнула шар в сторону поражения.