Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР - [42]

В мае 1930 года Шеболдаев заявил о вывозе из края 5600 семейств. Но у ОГПУ был свой счет, в т.ч. и расстрельный: арест кулаков 1-й категории к 15 февраля закончился, а быстрый рост сельских протестов подавлялся массовыми арестами новых «контрреволюционеров», с превышением всех мыслимых планов. За 3,5 месяца начала 1930 года по стране арестовали 79830 «кулаков», а с 15 апреля по 30 сентября – еще 45559 «кулаков».

Но Шеболдаев врал. 7 февраля он сообщал Молотову о плане края раскулачить 50000 хозяйств, а в мае говорил лишь о 39494 раскулаченных хозяйств, – «2,5% от их общего числа»: и никакого, мол, головокружения в крае нет. Но вранье здесь и в цифре раскулаченных, и в проценте даже по этой цифре. Зимой все «штабы» старались перевыполнить план, грехом это не считалось. И Хоперский окружком постановил ликвидировать 5500 хозяйств, «не считая уже арестованных ОГПУ».

Шеболдаев 2 февраля писал Молотову, что стихийное раскулачивание и массовое бегство кулаков вынуждает крайком закончить к 10 февраля учет и

[неразборчиво]

ство 50 тысяч хозяйств, выслать в феврале 9 тысяч кулацких семей 2-й категории. Протолкнуть эти планы в Москву поехал Густи. Он договорился о встрече с зампредом ОГПУ С. Мессингом, и сообщил Шеболдаеву, что «с ними можно договориться».

Результат договора известен: февральско-мартовские эшелоны привозили раскулаченных на Север на голое место. Ответственный секретарь Северного крайкома Бергавинов 14 января предостерег ЦК ВКП (б) от поспешности. На Север к весне ОГПУ планировало выслать до 100 тысяч раскулаченных хозяйств южных регионов, но крайком считал возможным принять к маю лишь 50-70 тысяч, и то с предварительной подготовкой мест и обеспечением высылаемых инвентарем и лошадьми. Поэтому ЦК внес коррективы в свой январский план, и Нижне-Волжскому краю предписали вывезти в Северный край до 8 тысяч семей по 2-й категории. В майских сводках ОГПУ, вопреки вранью Шеболдаева, числилось от края 7931 высланное хозяйство в количестве 40001 человек.

Краевые руководители докладывали в январе в Москву, что в ряде мест Раскулачивание «партизанскими» действиями местных властей приняло уже управляемый характер. Они упрекали ЦК, что в развертывании январской антикулацкой стихии, которую трудно теперь загнать в берега, немалую роль сыграла и центральная печать, которая призывала народ к раскулачиванию. Обстановка объяснялась не торопливостью и партизанщиной мест, а получаемыми с Москвы указаниями. Крайкомы ВКП (б) с первых дней января выполняли постановление ЦК «о темпах» коллективизации, определяя категории на раскулачивание. Зампред ОГПУ Ягода по тому же постановлению отправил в ЦК записку по разработке репрессивных мер к кулачеству. С регионов ОГПУ потребовало цифры планируемых к выселению категорий, и 18 января, когда комиссия Политбюро начинала решать участь «кулака», Ягода разослал на места указания о создании опергрупп для руководства арестами и высылкой намеченных элементов, о разгрузке аппарата и мест заключения «путем ударного проведения следствия и ликвидации всех действующих разработок». Регионы спешили, ЦК ВКП (б) их не одергивал, а потом никто не хотел признать «головокружения»: Сталин вину сваливал на краевое руководство, те – на районы и сельсоветы.

В стране после «Шахтинского дела» шла массовая «зачистка». 26 сентября 1929 года по сообщению Шеболдаева Политбюро рассмотрело вопрос «О кулацком терроре», поручив ОГПУ расстрелять до 50 крупных кулаков, кадровых офицеров и репатриантов, с освещением в печати. «Поволжская правда» 5 ноября сообщила о расстреле бывшего генерал-майора Павла Мартыновича Якушева, а также бывших хорунжих-реэмигрантов и есаула. Но 8 октября Шеболдаев написал Кагановичу новое сообщение о раскрытии на Хопре, в Заволжье и Калмыкии «крупных контр-революционных организаций», по которым намечались аресты более 1000 человек. Подобная истерия тогда была повсеместной.

Краевое ОГПУ сообщило, что к 1 февраля 1930 года по делам Хопра осуждено 586 человек и 867 – по другим округам. Из края сбежало до 5000 кулаков. Для пресечения возможных вспышек при массовом выселении кулаков ОГПУ изымает до 3000 всех имеющихся контр-революционеров. А ведь в октябре Шеболдаев писал лишь о тысяче, и 2 февраля, ускоряя высылку, он врал Молотову о бегстве 10 тысяч кулацких хозяйств.

Как же на все это реагировали крестьяне?

ОГПУ в «Сведениях о количестве массовых выступлений по Нижне-Волжскому краю за 1929 год» зафиксировало 102 массовых выступления с количеством протестующих от 35 до 1000 человек. Против закрытия церквей, снятия колоколов, ареста священников было 47 выступлений «крестьян различных прослоек», из-за произвола хлебозаготовок – 36, из-за голода – 8. А вот выступлений против коллективизации, о чем нам усиленно внушали учебники истории, в том году зафиксировано всего 5, в которых участвовали не «кулаки», а «крестьяне различных прослоек».

Зимой-весной 1930 года характер растущих выступлений резко меняется. В январе по краю зафиксировано 20 выступлений населения, из них 11 – из-за снятия церковных колоколов, 5 – против колхозов и 2 – из-за раскулачивания. В феврале 31 выступление, в т.ч. 15 от раскулачивания. В марте 165 выступлений, из них 68 – по раскулачиванию, 44 – по коллективизации. В апреле 195 выступлений, из них 66 – из-за массовых раскулачиваний, 26 – из-за колхозов, 9 – от голода. Несмотря на масштабы превентивных репрессий, с февральской организацией раскулачивания на первое место вышли выступления, спровоцированные постановлением ЦК. Где больше было «перегибов», как изящно назвала эти преступления власть, там, как правило, больше было и массовых протестов крестьян.