Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР - [33]

Если поначалу ОПК представляло вполне независимую общественную организацию, то к 1935 г. оно превратилось в представительное пропагандистское учреждение правящей партии. Принадлежавшие к оппозиционным партиям или к внутри коммунистической оппозиции люди давно уже были из него вычищены. Начиная со второй половины 20-х годов, постоянно возрастала роль коммунистической фракции, со временем во всех структурах Общества и его отделениях появились «партчасти» и «партгруппы».

Члены Общества пользовались закрытыми продовольственными и промтоварными распределителями. В Москве и Ленинграде существовали специальные дома, заселенные политкаторжанами (а также Дом ветеранов революции для престарелых и больных одиноких людей). Их дети могли на лето поехать в лагеря, которые назывались колониями. Таких колоний у Общества было несколько – под Москвой, в Сестрорецке под Ленинградом. Сами члены Общества легко могли попасть в санаторий на берегу Черного моря, на кавказские курорты. Правительство передало Обществу политкаторжан одно из имений графов Шереметевых – усадьбу Михайловское в Подольском уезде Московской губернии. Это имение и дворец были превращены в Дом отдыха политкаторжан и членов их семей. Также под Москвой возникли два дачно-строительных кооператива, созданных членами ОПК.

Казалось, ничего не предвещало неожиданно разразившейся грозы, когда 27 июня 1935 г. в газете «Известия» было опубликовано решение ЦС, обратившегося в ЦИК СССР с просьбой о ликвидации Общества. В этом же номере было напечатано постановление Президиума ЦИК, утвердившее это решение. Накануне 26 июня Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило это неожиданное решение. Но таким уж неожиданным оно было?

Приведу здесь два мнения компетентных людей. Сын бывшего социал-демократа, активного деятеля ОПК, репрессированного в 1938 г., А.Г. Лурье рассуждает так: «Во-первых, большевиков среди них было мало, несравненно больше эсеров, меньшевиков, народников, анархистов, беспартийных; нужно помнить при этом, что преследования меньшевиков, особенно с национальной окраской, начались еще в 20-х годах, например в Закавказье.

Во-вторых, значительную часть политкаторжан составляли бывшие члены национальных социал-демократических партий – Бунда, ППС, Социал-демократии Польши и Литвы и других партийных групп периода первой русской революции. В подавляющем большинстве это были истинные интернационалисты, полагавшие, что смысл национальных партий – в большей успешности пропаганды революционных идей в национальных массах, зачастую плохо знавших русский язык.

Третье, и главное. В основном это были люди неординарные – пусть не сейчас, не в тридцатые годы, пусть 25-30 лет назад, во времена их молодости, их политической активности. Дело не в том что они состояли членами Обшества, даже не в том, что они побывали на каторге, а, наоборот: Вследствие того, что они были неординарны, они и попали на каторгу, в ссылку. Каждый из них все понимал по-своему, думал по-своему, делал общее дело, но по-своему. Это не значит, что они умели только спорить. Они умели работать вместе, умели подчиняться – но лишь после того, как, обдумав, добровольно на это соглашались. Их можно назвать солдатами революции только в том смысле, что они не выделяли себя из общего строя. Но они не были и не считали себя солдатами, которые готовы выполнить любой приказ начальства. Этого им никогда не могли простить. Их терпели и использовали, пока их спокойная, но убежденная неординарность не слишком мешала. Но настали времена, когда сам пример независимого рассуждения стал опасен. Сосуществование оказалось невозможным».[252]

А вот мнение вдовы петербургского литератора В.Г. Фролова, сына репрессированной в 1938 г. активной деятельницы ОПК, бывшей эсерки Р.Г. Рабинович и внука народовольца И.В. Калюжного. «Нет, никакой оппозиции, никакой – не дай Бог! – критики в адрес существующего строя мы не найдем…», – пишет Е.И. Фролова об изданиях Общества, – Но вот среди воспоминаний внимание привлекают рассказы о тюремных протестах… Это уже определенно пахнет «инструкцией» – как вести себя (в случае чего…) и в большевистских тюрьмах. О стойкости и честности эти воспоминания свидетельствовали, о верности своим убеждениям. И, с точки зрения ГПУ-НКВД, это могло быть рассматриваемо, конечно же, как инакомыслие. А значит – потенциально представляло собой угрозу.

Еще более четко это инакомыслие проявлялось в отношении к Февральской революции. Ее, а не Октябрьский переворот, политкаторжане считали более значительным событием истории. Годовщину Февральской революции они отмечали особенно торжественно: открывались двери всех квартир, жители Дома-коммуны в Ленинграде собирались в большом зале, сюда приходили и живущие по другим питерским адресам. И естественно, верные своим убеждениям, они не могли, никак не могли примириться с тем, что значение Февраля неизменно принижалось: это, мол, была невеликая и буржуазная революция и ничего более, а вот Октябрьская – эта настоящая и единственная в мире, как пример для подражания и вдохновения на века…».[253]

Итак, в 1935 г. ОПК наряду с другой организацией – Обществом старых большевиков подверглась ликвидации.