Проблемы индийского теизма: философско-компаративный анализ - [79]

Отсюда становятся вполне понятными не только стороны вероучения, но и устав богослужения, а также нормы жизни и поведения в христианстве относительно женщины. Так, в христианстве исключается все то, что обрекало бы женский принцип на роль тварно-телесного, а женское естество на неизбежную функцию исключительно плотски-греховного смысла. В этой связи, в частности, в традициях православной (и католической) Богослужебной практики существуют строгие указания на то, что женщине не только нельзя быть священником («священницей») и тем более епископом, но даже недопустимо для подавляющего числа женщин присутствие в алтаре. На наш взгляд, подобные ограничительные правила, хотя и воспринимаются некоторыми современными чересчур эмансипированными женщинами как ущемление их прав по сравнению с правами мужчин, на самом деле направлены против какого-либо возможного уподобления христианского Богослужения эротическим культам, столь широко распространенным в политеизме. Потому философские упражнения с Софией как некоей женской «четвертой ипостасью» и основой тварного бытия у Вл. Соловьева и его последователей, как нам представляется, есть эклектическое соединение космогенетического женского принципа политеизма и противоположных ему принципов монотеизма: они не соответствовали метафизике христианства и были поэтому осуждены как «софиологическая ересь».

Контраст между культовым эротизмом в язычестве, символизирующем архетип рождения мира из существа Бога, о чем говорилось выше, и отсутствием такового эротизма в христианстве проистекает из противоположности политеистической и монотеистической религиозных парадигм, задающих противоположные метафизические основания женского принципа: в первом случае – космогенетического, а во втором – екклезиологического. Таким образом, панентеистически-эманативная или дуалистическая гендерная космогония политеизма чужда метафизике христианства, как и монотеизма вообще, где единый Бог-«Ревнитель» (по отношению к верующему) не допускает существования иных богов (и богинь) как «во свете неприступном» (1 Тим. 6.16), то есть в Самом Себе, так и по отношению к тварному миру.

4. Противоположность креационизма политеистическим космогониям

Рассмотренные выше эманативно-пан(ен)теистическая, демиургическая и дуалистическая модели рождения или созидания мира из существа Бога (богов) на примере индийских космогоний совершенно чужды Библейскому мировоззрению и христианской догматике, строящейся на принципе креационистского космогенеза. Библейская космогония в силу монотеизма имеет сотериологический смысл: один Бог Спаситель, Он же Творец мира, разумная и единственная его Первопричина, его Начало, его Начальник и Промыслитель. Творение – не рождение мира и не упорядочение некоторых сущностей, совечных Богу, как учили восточные мудрецы, но приведение к жизни из полного небытия совершенно нового и уникального тварного бытия. В данном разделе будет рассмотрена в компаративном аспекте противоположность креационизма политеистическим космогониям на примере античной философии, которая обнаруживает существенную схожесть с метафизикой индийской религиозности по причине их единой парадигмы.

Для характеристики противоположности политеистических космогоний христианскому креационизму обратимся к величайшему христианскому авторитету и представителю патристики архиеп. Василию Великому Каппадокийскому (IV в.), который имел блестящее образование в области языческой философии. Среди его огромного литературного наследия выделяются «Беседы на Шестоднев», посвященные толкованию первых стихов библейского текста книги Бытия и имеют целью помимо пастырских и гомилетических задач с философской точки зрения обосновать догмат творения.[360] Поэтому данные «Беседы» можно рассматривать как своего рода манифест философского креационизма, в котором, – тем более важно для нас, – ведется полемика с греческими (языческими) философиями и космогониями. Как было показано выше, в античной и индийской метафизике имеется ряд принципиальных общих черт, объединенных принадлежностью к одной политеистической религиозной парадигме.

Архиепископ Каппадокийский, критикуя языческие концепции самобытности мира, приходит к указанию на Бога как на его разумную Первопричину. Эти концепции самобытности мира, упоминание о которых мы находим в первой и второй «Беседах», автор считает излишним трудом опровергать, ибо из-за их разноречивости они это делают сами. Здесь упоминаются теории натуральных начал, под которыми мы можем иметь в виду философию милетцев, Гераклита, Эмпедокла, а также упоминается атомизм (под ним следует подразумевать учения Демокрита, Эпикура). Объединяет все эти языческие доктрины то, что выдвигаемые ими начала (архэ), как пишет архиепископ, слишком «мелкие и слабые», чтобы им быть опорой и управлением мира. Поэтому языческие философы, которые не умеют сказать: «В начале сотвори Богъ небо и землю», тщетно «ткут паутинную ткань» для грандиозного творения. Философия телесных, вещественных причин, как правило, опускает разумные причины, точнее, разумную Первопричину – Бога, поэтому свт. Василий упрекает натурфилософию в безбожии. Нельзя не заметить, что наш автор наверняка был знаком с первой книгой «Метафизики» Аристотеля, где анализируются все существовавшие тогда философские системы с точки зрения рассмотрения в них вещественных, движущих, формальных и целевых причин и где Аристотель сам критикует ограниченность натурфилософии за объяснение всего лишь вещественными, телесными причинами. Казалось бы, вместе с Аристотелем архиепископ Каппадокийский исходит из признания разумной божественной Первопричины, однако он не согласен с Аристотелевым утверждением, что мир с его движением вечен, как и время не сотворено, но вечно.