Пробитое пулями знамя - [32]

Ты… ты… Ах, проклятая! — Размахнулся и сильно ударил ее кулаком в лицо.

Клавдея перевалилась через отводину саней и упала в сугроб. Мельник выдернул из-под соломы кнут и так ожег им коня, что тот сначала присел, а потом бросился вскачь, взметая за санями облако снежной пыли.

Удар кулака Якова пришелся Клавдее в правую бровь. Глаз сразу отек и горел, словно мельник плеснул в него кипятком. Клавдея поднялась, зачерпнула пригоршню снега, прижала к заплывшему глазу, подержала и отняла. Снег подтаял, но крови на нем не оказалось. Выходит, только зашиб, а не рассек бровь.

Прислушалась. Скрип полозьев и топот копыт скачущего во весь опор коня были слышны отчетливо, и удалялись не вправо, а влево, не к мельницам, а к Рубахиной. Листовки торчали из-за голенища, Клавдея машинально засунула их поглупже. Постояла, обдумывая, что теперь она должна делать, куда идти и как поступить с прокламациями. Недомогание, усталость в ногах как рукой сняло. Внезапно надвинувшаяся опасность требовала быстрых решений.

Куда пойти — домой или в Рубахину? В Рубахину поскакал Яков… Зачем он туда поскакал, когда ехать ему надо на мельницы? Клавдею обдало жаром: она же сама рассказала мельнику, что городская и идет в Рубахину! Яков знает, что для нее теперь только два пути: обратно в город или в Рубахину. Вдруг он поскакал, чтобы рассказать сельскому старосте? И что, если Черных велит снарядить погоню? Тогда Клавдея попалась. Попалась, как заяц! Куда она скроется? До города никак не добраться, на лошадях ее догонят прежде, чем она успеет пройти хотя бы половину дороги. Идти в Рубахину? Ее встретят еще у околицы. Спрятаться в лесу? Да где же спрячешься? Выдадут следы в снегу, здесь после пурги вовсе не хожено. Попалась, попалась. Одна надежда, что погони не будет. Да разве можно только на это рассчитывать?

Стало уже совершенно светло, и оттого, что Клавдея стояла в крупном белоствольном березнике, казалось еще светлее. С запада медленно тащились косматые тучи, гонимые верховым ветром, но на земле было тихо. Вытянув свои застывшие тонкие ветви, обочь дороги топорщились кустики молодого боярышника. Клавдея бездумно повела рукой и наткнулась на колючую иголку. Отдернула испуганно руку. Да что же это она стоит? А тем временем опасность, может быть, надвигается все ближе, ближе, ползет, как эти вот косматые тучи… Надо сейчас же выбросить, затоптать в снег прокламации. Все, все до единой. Клавдея потянулась за пазуху и остановилась. Новая мысль пришла ей в голову. Яков помчался в Рубахину… А что? Взять и пойти по дороге на мельницы? Если Яков поднимет погоню, они проскачут до самого города, думая, что, конечно, напуганная баба повернула обратно. И когда поймут, что до города она дойти бы никак не успела, и снова вернутся с поиском, она, пожалуй, успеет добраться и до мельниц. А там будет видно, как поступить. С мельниц есть ведь тоже прямая дорога в Рубахину. И Еремей живет ближе как раз к тому концу деревни. Скорее, скорее на мельницы! А листовки пока поберечь. Оставить при себе до самого крайнего случая. Ишь как струсил этот купленный Петрухин раб! Так боятся листовок и сам Петруха и «господин» Баранов. Назло же им, на горе Клавдея не выбросит прокламации, все до одной принесет и отдаст Ере-мею!

Как только могла быстро, по рыхлой, нетвердой дороге она пошла вперед. Вот и сворот на мельницы. Оттуда навстречу движется обоз, около десятка подвод. Сердце у Клавдеи пало. Если она повернет сейчас к мельницам и здесь разминется с обозом, потом, когда обоз настигнет поднятая Яковом погоня — если будет погоня, — возчики сразу скажут, куда пошла Клавдея. Значит, и эта дорога теперь не для нее. Куда же деваться? Поговорить с мужиками? Объяснить им, попросить их промолчать. А кто их знает, что они за люди? Везут муку. Может, тоже Петрухины мельники…

Сама не зная, зачем она это сделала, Клавдея свернула налево, к Рубахиной. Дороги здесь расходились острым углом, подводы проскрипели от нее недалеко. Возчиков было двое. Один сидел на передней подводе, второй — на самой последней. Оба закутаны в потертые козьи дохи. Значит, так, ни рыба ни мясо. Не хозяева этой муке. А работники у хозяев все же не вовсе в загоне, даже в дохи одевает он их. Такие как раз скорее на хозяйскую руку потянут.

И вдруг осенило Клавдею.

Дяденька, — крикнула она переднему возчику, — этой дорогой иду я в Рубахину?

Этой, — хрипловато откликнулся возчик.

А далеко еще до деревни?

Не-ет, версты две. Ты из городу, что ли?

Из городу.

Вот хорошо, славно придумала! Теперь, если кто возчиков спросит, они скажут: «Как же, видели! В Рубахину пошла». И пусть тогда Яков ломает голову, где могла баба спрятаться. Пусть винит себя и за то еще, что растерялся и сразу не схватил ее. Он мог бы. Мужик. Сильный. А подумал, поди, спьяна, что у нее бомба. Клавдея выждала, когда обоз скроется за деревьями, вернулась на развилку и пошла к мельницам.

Глаз болел по-прежнему очень сильно, только теперь его не жгло, а как-то тупо дергало. Клавдея ниже спустила платок. С непривычки одним глазом она видела плохо, одолевала слеза, и оттого все казалось особенно плоским и очень близким к ней. От трудной ходьбы по мягкой дороге часто стучало сердце. Вон мелькают уже сквозь лесок острые крыши мельниц, их здесь полно на речке, через каждые сто сажен поставлены — Петрухино хозяйство. Сейчас она войдет в поселок, попросится отдохнуть в какой-нибудь бедной избенке, там просидит до вечера, и след ее потеряется. А потемну уйдет к Еремею.