Осенью тысяча девятьсот тридцать пятого года, обильной затяжными и проливными дождями, мне пришлось побывать по служебным делам в городе Н-ске. В гостинице, куда я с вокзала доехал на случайной подводе, свободных мест не оказалось.
— Где же в таком случае можно переночевать?
Директор только вздернул плечами.
— К знакомым идите, — снисходительно разъяснил он.
— Да нет у меня знакомых, первый раз я в этом городе.
— Очень жаль. У знакомых лучше, — сухо заметил директор, вставая и всем своим видом показывая, что ему надоел этот никчемный разговор.
Кляня судьбу, которая заранее не обеспечила меня знакомыми в Н-ске, я в раздумье стоял на крыльце. Не спеша мимо меня проходили горожане. Доски ветхого тротуара прогибались и хлопали под их ногами. Асфальтовым блеском сияла грязь, затопившая всю середину улицы. По дороге тащился обоз, телеги пронзительно скрипели на каждом ухабе.
Размышлять было некогда: близился вечер. Я подхватил чемодан и без определенной цели зашагал по тротуару, разбрызгивая жидкую грязь.
Так я добрался до угла. Здесь было настоящее «черное море». Я нерешительно стал погружать в него ногу, не надеясь нащупать дно.
— Боишься? Грязь — что надо.
Я повернулся. Передо мной стоял смуглый черноволосый парень лет двадцати пяти. Пряди жестких волос выбивались из-под камасовой шапки. Подстриженные усы топорщились над красиво очерченным ртом. Крупный, прямой нос. Под смелым разлетом густых бровей горели добродушием и смешливостью темно-карие глаза. Легкие морщинки у глаз усиливали это впечатление. Мне как-то сразу и безотчетно понравился этот незнакомец.
— Видать, ты нездешний, — приглядываясь ко мне, сказал он.
— Угадали, — ответил я. — Приехал сегодня в командировку и вот брожу по улицам.
— А-а! Ну, дело, гуляй. Только что же ты в эту сторону идешь — здесь вроде и учреждений никаких нету.
— Какие тут учреждения! Не до них. Приехал, а ночевать негде. В гостинице места все заняты.
— Худо. И знакомых нет?
— То-то, что нет.
— Худо, — повторил парень. — Куда же ты направился?
— Иду куда глаза глядят. Надо к кому-нибудь проситься на ночевку.
— Ну так что? Пойдем ко мне.
— К вам? Можно? Ну, большое спасибо. Только… как же это получается сразу? Мне, знаете, даже неловко…
— А чего там неловко, если ночевать негде. Пошли. Эх, да тебе и улицу не перейти, — посмотрел он на мои ботинки. — Ты вот что, постой здесь, а я в момент вернусь.
И парень решительно зашагал поперек улицы, разбрасывая сгустки черной грязи. Я стоял в недоумении: зачем он оставил меня торчать на углу? Но прошло не более десяти минут, и мой знакомец появился, размахивая на ходу ичигами.
— Ну вот, давай теперь переобувайся, — заявил он, бросая ичиги на тротуар.
— Как тебя звать-то? — спросил парень, отворяя небольшую тугую калитку.
Я сказал.
— А меня Алехой, — отрекомендовался он. — Алехой Худоноговым. Из рубахинских чалдонов я. Там почти все Худоноговы.
Избенка Алексея была небольшая, но удивительно опрятная. Жена его, молоденькая и, как ребенок, круглощекая, румяная, сидела на сундуке, накрытом новым половичком, и расчесывала пышные золотистые волосы. Скосив голубые глаза, она наблюдала, как рассыпались под гребешком волнистые пряди. В комнате пахло полынью, на полу была постлана трава. Алексей подошел к жене, откинул ей волосы с лица, потрепал ладонью по щеке и ласково сказал:
— Моя старуха. Катюшей звать. По отцу — Катериной Федоровной.
Катюша застыдилась и убежала на кухню, отгороженную крашеной дощатой переборкой, но тотчас появилась снова, успев повязать голову беленьким платочком. Проворно разостлав на столе чистую скатерть, она расставила чайную посуду с зелеными полосками, тарелку сметаны, свежие пшеничные калачи, в фарфоровой миске заварила душистую молотую черемуху. Потом притащила кипящий самовар и пригласила нас к столу.
— Получайте сметану, получайте сахар, — потчевала она меня, забыв недавнее смущение. — Не пейте простой чай, пейте с калачами. Черемушка свежая. Да макайте, макайте, куском прямо. Поддевайте больше.
— Еще чашечку, — упрашивала она, наливая четвертую.
Так я познакомился с Алексеем и его женой.
Впоследствии, приезжая в Н-ск, в любое время дня и ночи я прямо с поезда шел к ним и всегда находил радушный прием.
Алексей работал на лесопильном заводе, что находился примерно в трех километрах от города. Возвратившись с работы, он умывался. Размахивая намыленными руками, воодушевленно рассказывал, сколько сегодня обтесал шпал, сколько сдал первым сортом и сколько он думает сделать завтра. Это была его страсть: прежде всего доложить, как идут дела на заводе, кто и почему отстает. Сам он всегда выполнял двойную, а то и тройную норму.
— Вот погоди: на днях к раме переведут, — радостно сообщал он, — там я еще не такое покажу! Терпеть не могу на работе слюнтяев. Я так считаю: ежели пришел на завод — работай! А отдыху время — отдыхай…
Между тем Катя собирала на стол всякую снедь, и мы садились пить чай. Пили основательно, по-сибирски. Начинались разговоры о последних новинках науки и техники. Но больше, пожалуй, Алексей любил слушать приключенческие рассказы. Нетерпеливо перебивал меня, выражал сомнение в правдивости происшествия и тогда сам начинал какую-нибудь побывальщину.
