[Про]зрение - [68]

пешком, благо это, как мы с вами знаем, недалеко, однако ноша – пластиковый пакет с перемешанными словами – хоть и своя, а тянет так, что легче, кажется, тащить на спине земной шар. Счастье еще, что посередине узкой улицы, куда он свернул с намерением срезать путь, обнаружилось кафе – скромное и маленькое, в старинном стиле, из тех, что открываются спозаранку, потому как хозяину все равно делать нечего, и куда посетители заходят удостовериться, что все на месте, на своем, на всегдашнем, на привычном месте, и запах рисового кекса – как эманация вечности. Комиссар уселся за столик, спросил кофе с молоком и еще спросил, подают ли тут гренки с маслом, именно с маслом, а маргарину чтобы и духу не было. Поданный кофе был очень так себе, едва дотягивал до определения сносный, зато гренки прибыли, судя по всему, прямиком из рук того алхимика, который не открыл философский камень, потому что не смог преодолеть фазу гниения. Комиссар давно уже, едва успев присесть, открыл газету и теперь единого беглого взгляда хватило, чтобы понять – уловка сработала, цензору, который довольствовался повторением усвоенного, и в голову не пришло, что следует быть максимально осторожным с тем, что якобы знаешь, ибо за ним таится нескончаемая цепь неизвестных величин, последняя же из них решения, скорей всего, не имеет. Впрочем, слишком уж больших иллюзий питать не следует, целый божий день на прилавках газета не пролежит, можно даже предположить, что министр внутренних дел уже рычит, обуянный яростью: Конфисковать немедленно все это дерьмо, выяснить сейчас же, кто предоставил эти сведения, и последняя часть фразы была добавлена совершенно машинально, потому что уж ему ли было не знать, кто, потому что только от одного человека могли исходить такие предательские утечки. Меж тем комиссар решил, что будет обходить газетные киоски, пока сил хватит, чтобы своими глазами видеть, хорошо ли раскупается тираж газеты, какие лица у людей, сразу они берутся за чтение главного материала или тратят время на всякий вздор. И стремительно проглядел четыре крупные газеты. Бесстыдно простое, но очень эффективное оболванивание читающей публики продолжалось – дважды два четыре и всегда ими пребудет, если вчера поступил так-то, то сегодня сделаешь то-то, а кто осмелится считать, что одно непременно вытекает из другого, тот, значит, против законности и порядка. Потом комиссар расплатился, поблагодарил и вышел. Начал с того ларька, где сам покупал газеты, и с удовольствием отметил, что интересующая его стопка заметно похудела. Что-нибудь интересное, спросил он киоскера, бойко расходятся. Кажется, по радио читали какую-то статью оттуда. Рука руку моет, а обе – лицо, загадочно ответил ему на это комиссар. Ваша правда, согласился киоскер, не усмотрев связи с предыдущим. Чтобы не терять времени на поиски, комиссар в каждом киоске уточнял, где расположен следующий, и – вероятно, благодаря респектабельной наружности – ему всякий раз давали исчерпывающий ответ, хоть и было яснее ясного, что любой киоскер хотел бы спросить: А что в том ларьке такого, чего нет в моем. Время шло, и, наверно, инспектор с агентом уже истомились ожиданием у кпп север-шесть и запросили инструкций у начальника полиции, а тот доложил министру, а тот проинформировал главу правительства, а тот сказал: Это ваши проблемы, вам их и решать. Меж тем произошло ожидаемое – в десятом киоске он не обнаружил газеты. Попросил, делая вид, что хочет купить, но киоскер ответил: Опоздали вы, пять минут назад увезли все, что было. Кто увез, куда, почему. Собирают повсюду. Собирают. Ну да, чтоб не сказать – изымают. А что ж там такого, чтобы изымать. Да там чего-то такое с женщиной этой, поглядите в других газетах, заговор устроила да еще и убила кого-то. А все-таки не могли бы вы спроворить мне экземпляр, очень нужно, неужели ни одного не завалялось. Ни одного, а и был бы, все равно бы не продал вам. Почему. А почем я знаю, что вы не из полиции и не проверяете, как мы соблюдаем запрет. Да, вы совершенно правы, еще и не такое бывало в нашем мире, и с этими словами комиссар удалился. Не хочется возвращаться в провидение, сидеть там и слушать вопли автоответчика, вопрошающего, куда, к черту, он подевался, какого дьявола не отвечает на звонки, почему не выполнил приказ, предписывавший прибыть в девять ноль-ноль в указанное место, но, по правде говоря, больше ему идти некуда – перед домом жены доктора сейчас, наверно, настоящее людское море, и одни кричат ура, а другие караул, но вероятней все же, что все горой – за нее, а кто против – те в меньшинстве, а потому не хотят рисковать, чтобы не поколотили. И в редакцию газеты тоже нельзя идти, агенты в штатском, если не стоят у входа, то наверняка вертятся где-то поблизости, и даже позвонить комиссар не может, потому что телефоны, можно не сомневаться, прослушиваются, и, придя к этой мысли, понимает наконец комиссар, что и провидение, страховки и перестраховки тоже взяты под наблюдение, что отели предупреждены, что во всем городе нет никого, кто бы мог приютить его, даже если бы захотел. Он догадывается, что в редакции побывали, что у директора добром или силой вытянули имя человека, предоставившего подрывные материалы, не исключено даже, что он смалодушничал до такой степени, что показал письмо на бланке страховой компании, письмо, написанное собственноручно беглым комиссаром и скрепленное его же подписью. Он устал, еле волочил ноги, весь взмок от пота, хотя на улице было не очень жарко. Нельзя же целый день бесцельно бродить по улицам, и внезапно ему ужасно захотелось уйти в тот сад, где сидит девушка с кувшином, присесть на бортик, погладить зеленую стоячую воду кончиками пальцев и потом прикоснуться ими к губам. А потом, спросил он себя, что потом будешь делать. Да ничего, вернуться в лабиринт улиц, заблудиться, потеряться, вернуться, шагать и шагать, есть без аппетита – только чтобы ноги не подкашивались, отсидеть два часа в кино, развлекаясь экспедицией на марс, предпринятой в те времена, когда там еще водились зеленые человечки, потом выйти и сощуриться от ослепительного предвечерья, подумать – а не сходить ли опять в кино и не убить ли еще два часа на двадцать тысяч лье под водой в наутилусе капитана немо, и отбросить эту мысль, потому что в городе происходит что-то странное, какие-то люди раздают прохожим маленькие листки, и прохожие останавливаются, читают и прячут их в карман, вот теперь и комиссару протянули, и оказывается, что это фотокопия статьи в конфискованной газете, статьи под заглавием ЧЕГО МЫ ЕЩЕ НЕ ЗНАЕМ, где между строк рассказывается истинная история этих пяти суток, и в этот миг комиссар, уже не в силах больше сдерживаться, тут же вдруг разрыдался как ребенок, конвульсивно содрогаясь всем телом, и какая-то женщина его примерно возраста спросила, что с ним, не нужно ли помочь, а он только и смог в ответ мотнуть головой, нет, все в порядке, не беспокойтесь, большое спасибо, и тут, как по заказу, кто-то выбросил с верхнего этажа целую пачку листков, а потом еще одну, и еще, и люди внизу тянули к ним руки, ловили, а листки спускались, кружась, парили в воздухе как голуби, пока один не присел на плечо комиссару, а потом соскользнул на землю. Что же, значит, битва не проиграна, город взял дело в свои руки, пустил в ход сотни ксероксов, и вот уже оживленные стайки молодежи бросают листки в почтовые ящики или подсовывают под дверь, протягивают жильцам, а на вопрос: Это – что, реклама, отвечают: Она самая и самая лучшая из всех. Эти счастливые происшествия вдыхают новую жизнь в комиссара, и словно под воздействием магии – не черной, разумеется, а белой – исчезает усталость, и как будто совсем другой человек идет по улицам, и другой головой думает он, и ясным делается то, что было темно и мутно, и выводы, прежде казавшиеся отлитыми из стали, ныне крошатся меж пальцев, взвешивающих и ощупывающих их, и вот, например, смешно выглядит уверенность, что офис страховой компании, как тайная база, находится под наблюдением, и ставить туда полицию значило бы возбуждать подозрения в важности этого объекта, в значении его, а с другой стороны – не будь он так важен, перенесли бы его в другое место, да и дело с концом. Это новое и неприятное умозаключение омрачило чело комиссара и смутило дух его, но уже следующая мысль, пусть и не вполне, не во всех своих аспектах успокоительная, помогла, по крайней мере, решить серьезную проблему дислокации или, иначе говоря, разрешила сомнение насчет того, куда же все-таки сегодня на ночь приткнуться. Все объясняется в немногих словах. Хотя министерство внутренних дел и управление полиции с более чем законным неудовольствием отнеслись к тому, что их сотрудник взял и оборвал все контакты со своими ведомствами, это вовсе не означает, что их перестало интересовать, где его носит и где его найти в случае экстренной и настоятельной надобности. Если бы комиссар захотел затеряться в этом городе, если бы забился в какую-нибудь мрачную щель, как поступают беглые воры и убийцы, вот тогда действительно – пришлось бы попотеть, чтобы найти его, особенно в том случае, если он сумел установить связи с сообщниками в среде бунтовщиков, хотя, с другой стороны, за те несколько дней, что он провел здесь, такое дело не провернуть. И нечего, значит, брать под наблюдение оба входа в