Про жизнь и про любовь - [36]

Дэйм для своих 15 лет был высоким и крепким, одним из самых высоких на своем курсе. А Дана - наоборот, хрупкой малышкой. Но все ж-таки удивительно, как легко держал ее Дэйм, так держат младенца, будто совсем не чувствуя тяжести.

— Ты как? - спросил он хриплым баском.

— Да нормально, - Дана улыбнулась, - ты что? Я даже не ушиблась почти.

Дэйм вдруг покраснел. Поставил девочку на ноги.

— Точно ничего не сломала? - спросил он. Дана подпрыгнула на месте, засмеялась.

— Не-а, все цело, вот досада-то!

И схватилась за луку седла, закинула ногу в стремя.

— Извини, я испугался, - Дэйм вскочил в седло, - поехали дальше.

Вечерний свет ложился на пол косыми квадратами. Ивик всегда любила этот час, когда солнце смотрит на землю от самого горизонта, не бьет беспощадным светом, а мягко льется, высвечивая четкие линии зданий, деревьев, лиц. А потом свет краснеет, синеет и исчезает потихоньку.

Дана убрала скрипку в футляр, потрясла кистями рук.

— Ух, даже устала… Ивик, а ты сыграй что-нибудь, а?

— Да я ведь играть толком не умею, не то, что ты…

— А ты спой, ты так поешь хорошо.

Ивик стала перебирать струны. Запела известную квиссанскую песню - кто ее написал и когда, никому неведомо. И правда, петь у нее получалось хорошо, и голос стал будто посильнее, чем раньше.

Светят луны на небе,

Спят квиссаны в ночи.

На окошке не гаснет

Огонечек свечи.

И с подругою милой

Друг сидит у окна,

И теплом их укрыла

Той ночи тишина.

Ашен и Дана подхватили припев на два голоса.

Любовь моя! Пока мы вдвоем,

Нет боли и смерти нет.

Хранить меня будет в бою, под огнем,

Глаз твоих ласковый свет.

Ивик пела дальше, как дарайцы прорвались сквозь посты, напали на квенсен, и вот бой, и дарайцев перебили, а подруга, смертельно раненная, умирает на руках любимого. Это была одна из тех песен, которые не пели на гражданке, они не уходили дальше того квенсена или боевой части, где были сочинены, или же распространялись только среди гэйнов, и лишь среди них имели какую-то ценность. Но для девочек песня была и живой, и пронзительной. У Ашен на глазах даже слезы выступили.

Ивик замолчала. Ашен тяжело вздохнула и сказала.

— Хорошая песня. А говорят, ее Верс запретил к распространению. Ну или не рекомендовал.

— Почему? - изумилась Ивик, - что тут такого особенного?

— Это… пессимизм, вот, - объяснила Ашен, - пораженческие настроения. Мы должны петь только про то, как мы всех врагов победим, всех перебьем и вообще все классно…

Ивик фыркнула.

— Но в жизни же не так… и что тут плохого, одно дело песня, а другое…

— Ненавижу этих свиней из Верса, - вдруг сказала Дана, отрывисто и глухо. Подруги посмотрели на нее, сразу забыв о предмете разговора.

— Почему? В принципе, Верс-то нужен, - сказала Ашен.

— Ничего он не нужен, - буркнула Дана, - они сами… всем только жизнь портят.

— Ничего подобного! - возразила Ашен, - ты просто не знаешь. Мне родители кое-что рассказывали. Например, вот у мамы был случай, она еще была молодая. Она работала на Триме, и ее партнер взял и переметнулся к дарайцам. Не потому, что попал в плен и, например, не выдержал. Просто взял и перешел на их сторону, и выдал маму и еще одну девушку, с которой они работали. И ту девушку дарайцы сразу застрелили, и мама едва спаслась. И потом, конечно, этого парня наши поймали, из Верса, и его расстреляли, как предателя. А ты считаешь, что его отпустить надо было, после того, что он сделал?

Дана вся покраснела и казалось, готова была заплакать.

— Ну ладно, может быть. Но это бывает редко, такое. А в основном они дурью маются какой-то. Ереси видите ли ищут.

— Это разные отделы, - сказала Ашен, - этим вообще разные люди в Версе занимаются. Но Верс нужен, Дана, ты не права. Во всех государствах есть такие учреждения, вроде госбезопасности.

Ереси, подумала Ивик. Вдруг ее кольнуло что-то. Она что-то такое слышала. Ивик тронула Дану за руку.

— Слушай, ты это… если не хочешь, не говори… но я хотела тебя спросить давно уже, отчего твои родители умерли? Извини, если что, - поспешно сказала она.

— Да ничего, - ответила Дана, - чего мне скрывать? Мама умерла, когда я была маленькая, я ее почти не помню. Говорят, что эпидемия была, тогда дарайцы бактериологическое оружие применили. А отца моего расстреляли в Версе, - сухо и коротко сказала она.

Ашен заметно вздрогнула. Девочки смотрели на Дану расширенными глазами.

— Он не был предателем, - добавила Дана. Отвела взгляд, глаза ее подозрительно заблестели.

Ашен села рядом с ней, обняла за плечи.

— Ой, Дан, я не знала… ну ты это… понимаешь, бывают ведь ошибки. Кто-то там ошибся, и… это, конечно, ужасно!

Дану словно прорвало, теперь ей, видно, хотелось рассказывать.

— Мой отец был хойта. Конечно, странно, ведь хойта все целибатники, но отец раньше был гэйном, а потом вот, когда мне было уже пять лет, он почувствовал призвание. А мамы уже не было. Его взяли в семинарию. И он уже на третьем курсе там стал разрабатывать теорию, я это не очень понимаю, ну там что-то богословское. А кто-то написал про него в Верс, что это ересь. И его забрали и стали требовать, чтобы он отказался от своих взглядов и вообще… а он не отказывался. И тогда его… тогда, - Дана замолчала наконец и заплакала. Стала размазывать слезы по лицу. Ашен протянула ей платок.