Про всех падающих - [12]
Приступ кашля. Крэпп снова выходит на свет, садится, утирает рот, включает магнитофон, усаживается в прежнюю позу, приготовляясь слушать.
Лента. …Оглянусь на ушедший год, как я надеюсь, быть может, просветленным взором старости, я увижу дом на канале, где мама лежала при смерти, поздно осенью, после долгого вдовства (Крэпп вздрагивает) и… (выключает магнитофон, чуть перематывает назад ленту, склоняется ухом к аппарату, включает магнитофон) при смерти, поздно осенью, после долгого вдовства и…
Крэпп выключает магнитофон, поднимает голову, бессмысленно смотрит в пространство.
Губы складывают слово «вдовства». Ни звука. Он встает, идет в глубину сцены, возвращается с огромным словарем, кладет его на стол, садится, ищет слово.
Крэпп (читает по словарю). «Безбрачное состояние одного из супругов по смерти другого». (Поднимает взгляд. Удивленно.) Безбрачное состояние?.. (Пауза. Снова смотрит в словарь.) «Глубокий вдовий траур… может относиться также и к животным, к птицам в особенности… траур птицы-ткачика… черный плюмаж самца… Райская вдовушка…» (Поднимает взгляд. С наслаждением.) Птица-вдовушка!
Пауза. Закрывает словарь, включает магнитофон, усаживается поудобней, готовясь слушать.
Лента. …и ту скамью на дамбе, откуда видно было ее окно. Там я сидел на промозглом ветру и хотел, чтобы она поскорей умерла. (Пауза.) Вокруг почти никого, только редкие завсегдатаи, няни, дети, старики, собаки, я уж всех их прекрасно знал — о, в лицо, разумеется! Одну смуглую молодую красотку я особенно помню, что-то белое, накрахмаленное, дивная грудь, и с черной крытой коляской, как похоронные дроги. Как на нее ни взгляну, я встречал ее взгляд. Но когда я набрался храбрости и заговорил с нею — не будучи ей представлен, — она пригрозила, что позовет полицейского. Будто я посягал на ее добродетель! (Смех. Пауза.) Но какое лицо! А глаза! Как… (подбирает слово) хризолиты! (Пауза.) Ну ладно… (Пауза.) Я был там, когда (Крэпп выключает магнитофон, погружается в задумчивость, снова включает) опустились шторы, такие грязно-коричневые, сборчатые, и, как назло, именно в эту секунду я бросал мячик маленькому белому песику. Я поднял глаза — и увидел. Все. Конец. И на несколько мгновений я задержал мячик в руке, и песик скулил и теребил меня лапкой. (Пауза.) Несколько мгновений. Моих мгновений, ее мгновений. Мгновений песика. (Пауза.) В конце концов я ему отдал мячик, и он взял его в пасть, так нежно, так нежно. Старый, черный, твердый резиновый мячик. (Пауза.) Умирать буду, моей ладони его не забыть — этот мячик. (Пауза.) Мне бы его сохранить. (Пауза.) Но я его песику отдал.
Пауза.
Ну ладно…
Пауза.
Год прошел в духовном мраке и скудости до самой той незапамятной ночи в марте, на молу, под хлещущим ветром, — не забыть, не забыть! — когда я вдруг все понял. Это было прозрение. Вот что прежде всего сегодня надо бы записать, на тот день, когда мой труд будет завершен и в памяти моей, может быть, не останется уже ни теплого, ни холодного местечка для того чуда… (колеблется) того огня, который все озарил. А понял я вдруг, что то, из чего я всю жизнь исходил, а именно… (Крэпп резко выключает магнитофон, прокручивает ленту вперед, включает) …огромные гранитные скалы, брызги пены в свечении маяка, и анемометр кружил как пропеллер, и вдруг меня осенило, что то темное, что я вечно стремился в себе подавить, в действительности самое во мне… (Крэпп чертыхается, выключает магнитофон, прокручивает ленту вперед, снова включает магнитофон) …эта буря и ночь до самого моего смертного часа будут нерушимо связаны с пониманием, светом, с этим огнем… (Крэпп чертыхается громче, выключает магнитофон, прогоняет ленту вперед, снова включает магнитофон) зарывшись лицом в ее груди, и одной рукой я ее обнимал. Мы лежали не шевелясь. Но все шевелилось под нами, и нас нежно качало — вверх-вниз, из стороны в сторону.
Пауза.
Полночь миновала. Никогда я не слышал такой тишины. На земле будто вымерло все.
Пауза.
На этом я кончаю… (Крэпп выключает магнитофон, перематывает ленту назад, снова включает магнитофон) в сторону озера и купались, потом оттолкнулись шестом от крутого берега и поплыли. Она лежала на дне лодки, закинув руки под голову, закрыв глаза. Палило солнце, веял ветерок, весело бежала вода. Я увидел царапину у нее на бедре и спросил, откуда у нее эта царапина. «Собирала крыжовник», — она сказала. Я опять говорил, что, по-моему, все это обречено, все напрасно и зачем продолжать, и, не открывая глаз, она соглашалась. (Пауза.) Я попросил ее на меня поглядеть, и спустя несколько мгновений… (Пауза) спустя несколько мгновений она попыталась, но глаза были — щелки, из-за палящего солнца. Я склонился над нею, и глаза оказались в тени и раскрылись. (Пауза. Тихо.) Впусти меня. (Пауза.) Нас отнесло в камыши, и мы в них застряли… Как вздыхали они, когда гнулись под носом лодки. (Пауза.) Я лежал ничком, зарывшись лицом в ее груди, и одной рукой я ее обнимал. Мы лежали не шевелясь. Но все шевелилось под нами, и нас нежно качало — вверх-вниз, из стороны в сторону.
Пауза.
Полночь миновала. Никогда я не слышал…
Пьеса написана по-французски между октябрем 1948 и январем 1949 года. Впервые поставлена в театре "Вавилон" в Париже 3 января 1953 года (сокращенная версия транслировалась по радио 17 февраля 1952 года). По словам самого Беккета, он начал писать «В ожидании Годо» для того, чтобы отвлечься от прозы, которая ему, по его мнению, тогда перестала удаваться.Примечание переводчика. Во время моей работы с французской труппой, которая представляла эту пьесу, выяснилось, что единственный вариант перевода, некогда опубликованный в журнале «Иностранная Литература», не подходил для подстрочного/синхронного перевода, так как в нем в значительной мере был утерян ритм оригинального текста.
В сборник франкоязычной прозы нобелевского лауреата Сэмюэля Беккета (1906–1989) вошли произведения, созданные на протяжении тридцати с лишним лет. На пасмурном небосводе беккетовской прозы вспыхивают кометы парадоксов и горького юмора. Еще в тридцатые годы писатель, восхищавшийся Бетховеном, задался вопросом, возможно ли прорвать словесную ткань подобно «звуковой ткани Седьмой симфонии, разрываемой огромными паузами», так чтобы «на странице за страницей мы видели лишь ниточки звуков, протянутые в головокружительной вышине и соединяющие бездны молчания».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Пьеса ирландца Сэмюэла Беккета «Счастливые дни» написана в 1961 году и справедливо считается одним из знамен абсурдизма. В ее основе — монолог не слишком молодой женщины о бессмысленности человеческой жизни, а единственная, но очень серьезная особенность «мизансцены» заключается в том, что сначала героиня по имени Винни засыпана в песок по пояс, а потом — почти с головой.
Имя великого ирландца Самуэля Беккета (1906–1989) окутано легендами и заклеено ярлыками: «абсурдист», «друг Джойса», «нобелевский лауреат»… Все знают пьесу «В ожидании Годо». Гениальная беккетовская проза была нам знакома лишь косвенным образом: предлагаемый перевод, существовавший в самиздате лет двадцать, воспитал целую плеяду известных ныне писателей, оставаясь неизвестным читателю сам. Перечитывая его сейчас, видишь воочию, как гений раздвигает границы нашего сознания и осознания себя, мира, Бога.