Про все - [37]

- Не бойтесь, я не причиню вам вреда. Я просто иду домой.

Я нахожу эту историю очень трагичной. Что-то ужасное происходит с душой человека, когда постоянно приходится доказывать, что ты никому не угрожаешь.

Еще один неприятный вопрос: если бы я выросла в Америке, презирала бы я всех белых за то, что из-за них я бы каждый день ощущала себя угрозой обществу? Я слушала историю моей бабушки, но стала понимать их, лишь пожив в Америке. Как удалось моим бабушке и дедушке столько лет тому назад заглянуть друг другу под кожу? Никогда раньше я не гордилась ими так, как горжусь сегодня. В сравнении с тем, что им пришлось испытать, я столкнулась с проявлением расизма в самой легкой форме. Пусть и вызван он тем же вирусом.

Чем больше времени я проводила в Америке, тем больше мне становилось не по себе из-за особого статуса черной русской, какой видели меня многие белые. На одном официальном обеде, где я, как обычно, была единственной черной, я заметила пожилую черную кухарку, которая сидела в нише в углу комнаты. Для всех, кроме меня, она была невидимой. Люди отмечали качество приготовленных блюд, но никому и в голову не пришло поблагодарить кухарку за ее работу.

Надо отметить, что русские и американцы по-разному относятся к слугам. В России к домработницам (их не так уж и много было в советское время) относятся как к членам семьи. Ни одна из русских хозяек не присвоит себе славу поварихи за блюдо, которое она не готовила. Все похвалы достанутся тому, кто стоял у плиты. И никто из русских не назовет пожилую домработницу "наша девушка", как в тот вечер называли ее мои хозяева. Разумеется, я понимаю, что корни надо искать во временах рабства. Не понимаю я другого: как кто-то может использовать это словосочетание в конце двадцатого века.

Когда я впервые приехала в Нью-Йорк, адвокат-американец сказал мне: "Если ты - член национального меньшинства, в любой профессии тебе предстоит пройти два этапа. На первом ты должен доказать свое право быть здесь, доказать, что ты можешь работать ничуть не хуже коллег. А вот когда тебя приняли за своего, ты уже можешь что-то сделать на благо фирмы. Если же ты белый, люди сразу видят в тебе равного, так что первый этап становится для тебя лишним".

Тогда я не поняла, о чем он говорил, это трудно объяснять людям, которые привыкли к тому, что их всегда принимают за равных. Но при здравом размышлении пришла к выводу, что и мне это знакомо.

Когда американские журналисты говорили об американской политике, я всегда исходила из того, что они знают предмет, их мнения подкреплены соответствующими знаниями. Когда я обсуждала русскую политику с белыми американцами, я часто чувствовала необходимость сначала показать, что я профессиональная журналистка, а уж потом высказать свое мнение. Я не уверена, что они обращали на это внимание. Я чувствовала, что должна завоевать их уважение, доказать свое умение "формулировать" мысли, прежде чем высказываться по обсуждаемой теме. И если белым мужчинам объяснить такое удавалось с трудом, то черные мужчины и женщины любого цвета кожи сразу все понимали. Американские женщины, которым удалось добиться успеха в мужском мире, знали, о чем я толковала. Сначала ты должна доказать, что ты не просто еще одна симпатичная мордашка, и только потом у тебя появлялось право переходить к делу.

Получив грант Фонда Рокфеллера, я намеревалась разыскать только свои черные корни, создать цельную картину из отрывочных сведений о семье моего дедушки. Своих белых родственников я разыскивать не собиралась. Они уже отказались от моей бабушки. И я не имела ни малейшего желания дать им шанс отказаться и от меня.

Фрэнк Карел, вице-президент Фонда Рокфеллера, сказал мне, что я не могу вот так просто проигнорировать белую половину моей семьи.

- Но они, не исключено, не пустят меня на порог, - возразила я.

- Тогда у тебя будет возможность написать то, о чем хотят читать люди, не так ли? - спросил он.

И добавил, я не должна прекращать поиски истины только потому, что хочу избежать неприятных для себя встреч.

- Ты здесь для того, чтобы выяснить, что в действительности произошло, указал он.

Когда я рассказала своему черному знакомому о том, что мой босс требует, чтобы мои поиски распространились и на белую половину моей семьи, он цинично ответил:

- Естественно. Твой босс - белый. Понятное дело, его больше интересуют твои белые родственники.

Этот комментарий показывает глубину взаимного недоверия между белыми и черными американцами. Фрэнка в равной степени интересовали как черная, так и белая половины моей семьи. Он лишь дал мне совет, который мог прозвучать из уст любого хорошего редактора: собери все факты, создай цельную картину. Именно он посоветовал мне отправиться в Танзанию, чтобы найти семью моего отца.

Откровенно говоря, особого желания ехать на родину отца у меня не было. Все-таки именно там отца убили его политические противники.

- Все равно поезжай, - сказал мне Фрэнк. - У тебя есть родственники и в Африке. Отыщи их, если сможешь.

Если бы я не последовала совету Фрэнка, то никогда не встретилась бы с Перл Стайнхардт и очень об этом сожалела бы. Поскольку Перл приезжала к моей бабушке в Москву в шестидесятых годах, мама знала, что она жила в Лос-Анджелесе. Информационное бюро Лос-Анджелеса сообщило мне номер ее телефона, и вскоре я разговаривала с единственным живым человеком в Америке, который лично знал бабушку и дедушку до того, как они поженились.