Про тебя - [35]

Откроюсь тебе: потом, задним числом я испугался своей дерзости. Кто его знает, чем это могло закончиться для меня. Хотел предупредить обо всём Валеру! Телефон мой наверняка прослушивался. Адреса Валеры я не знал. Пришлось колесить по Москве, по общим знакомым. Выяснилось — остался во Франции.

Обидно мне стало — гуляет там на свободе под сенью Эйфелевой башни… Загадочно. Чего же это они после драки кулаками?

Когда это было? Где‑то в середине семидесятых годов. Надо же, забылось, вытеснилось из памяти.

…Суп. На второе — рыба. К ней белое вино. Легкое, очень вкусное. Все говорят по–русски. Кроме одного здоровенного парня. Большеголовый, похож на изображение Дантона из школьного учебника истории. Сидит рядом с молоденькой художницей Анастасией, дочерью хозяев дома.

Понемногу возвращаюсь к действительности, к тому времени, где пребываю сейчас. Отвечаю на расспросы о Москве, о противостоянии Ельцина и «парламента». На самом деле всех интересует иное — разрекламированные Ириной мои возможности целителя. К этому и начинает скатываться разговор.

Оглядываю сидящих за столом. Спрашиваю у хозяйки, которая вносит вазу с фруктами:

— А где Ира?

— Умчалась в консерваторию. У неё мастер–класс. Заберет вас к шести. Сказала, посмотрите меня, а может быть, и моего мужа.

— Конечно.

— А можно ещё вон ту даму, мою бельсер? — Она показывает на дальний конец стола, где пьёт кофе сухопарая женщина в накинутой на плечи серебристой шали.

— Хорошо. Только, с вашего разрешения, мне хотелось бы прийти в рабочее состояние. Что, если выйду на полчасика, погуляю?

Анастасия, услышав наш разговор, предлагает:

— Были на Монмартре? Здесь рядом Монмартр. Хотите, пойду с вами, поднимемся на фуникулёре к Сакре–Кер?

— Спасибо.

Честно говоря, я предпочёл бы пройтись в одиночестве. Хочется до конца отбиться от нахлынувших воспоминаний, затеряться в бурлении иной жизни.

Встреча с Ириной, ночёвка у Нины, появление Валеры, обед в семье эмигрантов… Считанные дни, отпущенные мне судьбой на Париж, видимо, придётся провести среди здешних русских…

Каблучки Анастасии дробно стучат рядом. Тротуары запружены толпами туристов. С гидами и без гидов. Они норовят остановиться у каждого магазина. Перекликаются чуть ли не на всех языках мира. Создается впечатление праздника, фестиваля, имя которому — Париж.

У меня гид хороший. Анастасия не забивает голову сведениями обо всех этих старинных кварталах, зданиях. Молча поспешает рядом, невысокая, складная, лишь разок сказала:

— Вон на углу магазин «Тати». Здесь иногда удаётся дёшево купить совсем неплохую одежду. Хотите зайдём?

— Мне ничего не нужно. Можно я вас буду называть просто Настя?

— Я и есть Настя. Анастасией меня называет мама, когда волнуется или сердится.

— Что‑то не заметил, чтобы она сердилась.

— Волнуется из‑за вас. Из‑за того, что будете её лечить. И ещё из‑за того, что через неделю у нас с Этьеном свадьба, венчание в церкви на рю Дарю.

— Вы крещёная? Действительно верите в Бога?

— Крещеная. Но о вере предпочитаю не говорить. Это — очень личное. — Настя замыкается. И этим она тоже нравится мне.

Вместе с многодетной итальянской семьёй поднимаемся в стеклянной кабине фуникулёра на вершину монмартрского холма. Отсюда, со смотровой площадки, в солнечной дымке далеко виден Париж, Эйфелева башня.

— Подойдите сюда! — зовёт Настя и бросает монету в щель стоящей на треноге подзорной трубы.

Приникаю к окуляру. Башня приблизилась. Она похожа на высокую, стройную девушку в длинном, расширяющемся книзу сарафане. Красивая. Никуда не деться. Только уж больно маленькая головка.

То ли воспоминания о КГБ, то ли я вообще так устроен, что часто сам отравляю себе жизнь — вдруг всплывает в памяти увиденная давным–давно на Высших режиссёрских курсах фашистская кинохроника: Гитлер смотрит на покорённый Париж.

Помню, как увидев в бинокль Эйфелеву башню, он в восторге хлопает себя по жопе.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Открываю глаза, разбуженный ритмически повторяющимися звуками. Присматриваюсь, привыкаю к полоскам утреннего света, пробивающегося сквозь жалюзи.

У второй кровати, стоящей близ окна, вижу силуэт человека, замершего в странной позе: одна рука вскинута вверх, другая откинута назад. Похож на мужчину из известной скульптурной группы — рабочий и колхозница. Медленно присаживается на корточки. Замирает.

Припоминаю. Ночью кто‑то приехал, Ирина кому‑то застилала вторую кровать в отведённой мне комнатке.

Человек вдруг резко меняет позу: теперь он — сидящий на корточках боксёр со сжатыми, готовыми к бою кулаками. Выдох с угрожающим свистом вырывается из его губ.

Хоть до меня доходит, что это всего–навсего одна из новомодных восточных гимнастик, становится жутковато.

— Гуд монинг! — робко приветствую я незнакомца. — Салам алейкум.

Тот вскакивает, как ужаленный. Затем подходит к окну, вращает рукоять жалюзи. Они с треском поднимаются.

— Здравствуйте. Меня зовут Борис Раппопорт. Я двоюродный брат Ирины, возвращаюсь из Москвы в Торонто.

Жилистый человек с бородкой клинышком, стоящий передо мной в одних плавках. Энергично пожимает мне руку и отправляется в ванную.

Теперь из глубины квартиры становится слышна быстрая танцевальная музыка.