Про Ивана Хвата, русского солдата - [4]

И он до того браво на месте там зашагал, что даже брёвна у него под ногами затрещали да зашаталися.

Водяному солдатское хождение понравилось. Довольно он весьма заулыбался, а потом вдруг призадумался и говорит:

— А это как мы с тобою меряться-то станем? Как победителя определим?

— А тут и думать нечего, — дурит служивый нечистого, — Вон видишь — в ста шагах леси́на засохшая торчит? Ты плыви туда и обратно, а я до берега пойду строевым шагом. Ежели быстрёшенько возвертаешься, а я до бережка ещё не доберусь, то ты, значит, и победил. Тебе, получается, положен будет приз. Хватай да топи тогда меня на здоровье. А?

— Ага, ладно, — выпалил жаболюдь азартно, — На счёт три пошли и поплыли. Раз, два — три!

Плюхнулся он с шумом немалым в воду и до того быстро руками почал загребать, что Иван едва-то-едва до берега успел добежать, а уж водяной назад возвертался и совсем рядышком ошивался. Поглядел он зло на добычу недосягаемую, лапой по воде шлёпнул в негодовании и говорит раздосадовано:

— Обманул ты меня, солдат! Ты ж бежал, а не шёл!

— Хо! — усмехнулся Иван задорно. — А уговору такого у нас не было, чтобы я непременно бы шёл. У нас ведь строем не только хаживают, но и бегают часто. Так что всё по-честному у нас с тобою. Я победил. Прощай, болотный начальник! Я потопал…

Повернулся он через левое плечо, да и был таков.

Попетлял путник заблудший по лесу тёмному мал-мало, и почувствовал, что весьма-то он приустал. Смотрит — тропиночка звериная впереди еле виднеется, поверх елей месяц ярко посвечивает, и конца-краю этому лесищу нигде нету. А тут вдобавок ещё и волки где-то завыли, медведь в отдалении грозно рявкнул, а прямо перед лицом Ивана пугач-филин лениво профланировал, прямо в глаза ему страшно глянув. Ажно воин наш смелый чуток оробел. И то — оружия же у него никакого нету, одна лишь палка походная в руках, да ведь этою финтифлюшкою от волков да медведей не отбояришься…

И вдруг — что за наваждение! — никак огонёк промежду веток Иван заметил? Пригляделся он получше — так и есть: полянка впереди показалася, а на ней избушка у огромной елищи притулилася, и в оконце махоньком свет горит. Духом враз солдатик наш приободрился, ходу наподдал и через минуту-другую возле избухи той оказался. В дверь стучит он решительной рукою и намеревается попроситься тут на постой.

Сперва-то никто ему не открывал. Чего-то внутри зазвенело да забрякало, а потом дверца со скрипом растворилася, и такенная страшенная старуха в проёме появилася, что Иван даже закашлялся и ресницами заморгал.

Уставилась на него недобро карга, глазками немигающими фигуру его окинула да скрипучим голосом ему и говорит:

— Чего тебе надо от меня, солдат? Дело какое здеся пытаешь, али мабуть от дела лытаешь?

А Иван уже оклемался и бодро этак заявляет:

— Здорово живёшь, бабуля! Отставник я. Сдалече иду. Не пустишь ли на постой человека многохожалого? Весьма тебе буду я благодарен…

Сощурила ведьма глаза, усмехнулась и Ивану рукою махнула. Ладно, говорит, так и быть, скоротай, дескать, у меня ночку. Только, добавляет, поесть у меня ничего нетути — в избе, погляди, хоть шаром покати.

— Да это ничего, — обрадовался Ваня, — к голодовке наш брат, привычный, ага. Мне бы только поспать. Хоть где меня положи — я лишь буду рад.

Ну что ж, ведьма на эту просьбу согласная оказалась. Кинула она на пол шкуру какую-то вонючую и велела Ивану на неё укладываться, а сама полезла на полати. Где-то на крыше сыч тут зловеще закричал, но Иванова душенька отчаянная в радости пребывала, ибо достала она чего чаяла. Улёгся он на шкуру, в неё завернулся и… как в омут нырнул.

И вот спит там вояка рябой часик-другой, и такие-то бредни ему приснилися жуткие, что ну и ну… Будто бы гонятся за ним вурдалаки какие-то с кикиморами, и даже вроде сам водяной на берег вылез и вприпрыжку за ним кинулся. Бежит Ванька стремглав от нечисти поганой и чует вдруг удивлённо, что насилу-то вперёд себя продвигает. Как словно в смоле он завяз… Застонал он во сне, по́том холодным облился, а потом раз — и проснулся да глаза широко распахнул. Смотрит, а старуха эта странная тоже не спит и пристально этак с полатей на него глядит. А глаза у неё ну словно огнём полыхают! Или это в свете месяца ему так кажется?

— Спи, спи, солдатик, — проворчала карга успокаивающе, — устал ведь, поди, умаялся. Глазоньки давай закрывай и баиньки-бай!

И действительно, смежил солдат враз очи, словно сну противиться был он невмочь, да сызнова и заснул… И снится ему опять та ж самая мура. Опять его нежить кровожадная по пятам преследует и почти уже догоняет, опять он бежит от них бежмя, да в смоле треклятой застревает… Вновь солдат в ужасе просыпается, глядит — что за хрень? — а карга-то, оказывается, с полатей уже слезла, посередь избы стоит и пуще прежнего на него глядит.

— Спи, спи, солдатик, — она ему говорит и отчего-то загадочно усмехается, — Телу да душеньке отдых дай. Спи, соколик ясненький, засыпай.

Вновь Иван в омут сна рухнул. И вот же напасть — опять ему снится та же бредятина! Только нечисть энта мерзопакостная не гонится уже за ним, а таки его, выходит, догнала. Схватили поганые солдата со всех сторон, а злобный водяной за горло его ухватил своими лапами и ну жать да дыхало ему давить. Рожа же его отвратная с треугольными зубами — вот она: с каждым мигом всё ближе и ближе придвигается…