Про героя Буривоя - [2]

И вот же воистину чудеса — хоть был отец его, князь Уралад, правителем справным и вельми толковым, но молодой Буривой в деле управы не уступал опытному князю ни в чём, а может статься, и превосходил его даже малость.

Такой вот оказался к служению княжьему у него талант. Все, почитай, буянцы такой своей удаче весьма радовались и князю своему молодому чем могли помогали…

Один лишь Гонивой успехам брата совсем не радовался. Нет, на лице-то он радость эту изображал мастерски, но в душе у него зависть чёрная со злобою ядовитою густо смешались, и произошло от того смешения страшное одно коварство…

— Послушай-ка, братец, — обратился как-то Гонька к князю, когда наедине они осталися, — во всём-то, по моему разумению, поступаешь ты правильно, и управляешь княжеством нашим дюже ладно — а всё ж таки молва о тебе в народе не слишком-то и хороша!

— Как так?! — не поверил Бурша брату, — Быть того не может! С чего это ты, Гонька, взял? Ни от кого вообще за семь месяцев моего правления я и слова укорного не слыхал, не то чтобы охаивания с неприятием!

— Хэ! Не слыхал… — напустил хитрован вид на себя важный, — Коли ты не слыхал, так другие зато слыхали… Хочешь — я тебе докажу, что не вру я, а говорю правду?

А Буривой по характеру горячим был парнем, заводным.

— Ладно, братан, — заявил он азартно, — доказывай свою правду — я готов на всё!

И поведал ему Гонька такую интересную историю: он де в платье простое переодевался тайно и по городу вечерами тёмными гулял-похаживал. Ну, и слышал не один раз, как подданные князя молодого ни за что ни про что хаяли да лаяли, потому что в глаза они ему укоры молвить боялися.

Давай и мы, предложил Гонивой брату, переоденемся в какую-нибудь рвань, рожи себе грязью чуток замажем, а как стемнеет, на улицу выйдем прогуляться…

Так они и сделали. Спустя часик-другой, как стемнело, достал младший брат из закута одежду бедную, облачилися они оба в неё живо да через заднюю дверь наружу и вышли.

И вот идут они вдвоём по улочкам нешироким, от малочисленных прохожих уклоняются, а к стоящим и беседующим приближаются, и речи всяческие обывательские в уши себе внимают… Хм, удивляется старший брат — да ведь вовсе же никто о нём и не упоминает! Балакают, правда, горожане о всякой всячине, да только всё о бытовых своих делах они рассуждают, а не о молодом князе…

Побродили они эдак с часик где-то. Надоело юноше нетерпеливому пустое это хождение, ибо не услыхал он за то времечко и одного слова в свой адрес худого. Хотел было Буривой в палаты свои возвращаться, но Гонька в корчму одну захудалую, стоящую на городской окраине, завернуть ему предложил. Давай, говорит, хлебнём чаю по кружке горячего — да и до дому айда!

Ну что ж, Бурша на чаепитие оказался согласный, а то погода как назло оказалась довольно ненастная, и они продрогли там весьма основательно. Отворяют они со скрипом двери узкие, в полуподвал, освещённый лампами, заходят, и видят такую картину внутри корчмы: в помещении народу оказалося маловато, и лишь в дальнем углу на лавке пятеро каких-то бродяг гурьбою сидели, этак развалясь, и брагу или мёд из ковшей своих неторопливо они лакали.

Хозяин заведения оказался весьма любезен. Князей в оборванцах вошедших не признавши, смахнул он крошки тряпкой с ближайшего стола и чаю по заказу Гонивойкиному вскорости им подал.

Буривой-то на всякий случай помалкивал, чтобы по голосу его случайно не признали.

Испили братья из кружек глиняных малинового чаю, и тут слышат, как бродяги эти промеж себя стали громко базарить. Один из них, грубый видом детина, вот чего заявил:

— А я так вам скажу, братцы, что Буривойка этот нашенский — никчёмный князь. Полгода с лихвой он тут уже правит, а ни одной казни мы с вами при нём не видали. И разве ж так князья властью своей должны распоряжаться! Тьфу! Стыдоба одна, а не управа!

Буривой, как слова сии неласковые, направленные в свой адрес, услыхал, так кружку медленно на стол поставил и на Гонивоя удивлённо глянул. Ишь ты, а ведь ты, братуха, оказался, выходит, прав, говорил его недоумевающий взгляд — действительно меня ведь ругают!

— Ага, — поддакнул в это время второй бродяга, тоже обличьем своим далеко не ангел, — Кусок дерьма этот кня́зишка! Сладенький какой-то, нежненький, словно баба! Соплежуй, короче! Слизняк!. Не, не вояка!

У Буривоя от таких речей ажно сердце ретивое в груди молодецкой заколотилося. Хотел он уж было с места своего вскочить, да с этим грубияном потолковать по-мужски, да всё ж таки гнев пламенный он усмирил кое-как и на месте сидеть на сей раз остался.

— Точно, братан, — прогундел тут третий бродяга, огромный громила с рубленым шрамом на мрачной харе, — Хуже князя, чем этот Буряка, у нас досель не бывало. Морду бы ему набить за его слякотность да выпороть на площади по бабьей его заднице, а потом с княжеской должности прогнать ко всем чертям! Хэ, тюфяк с клопами, а не князь!

И вся отвязная банда до того похабно тут расхохоталась, что Буривой на сей раз утерпеть был уж не в силах: на ножки резвые он привскочил да кулаком по столешине — хрясь со всего маху!

Треснул столик от удара сильного аж пополам, и вскричал тогда князь оскорблённый голосом рьяным: