Про это - [2]

                     Хочу, чтоб дешево…

Как вдарит кто-то!..

                                  Землетрясенье…

Ноге горячо…

                          Ходун — подошва!.. —

Не верилось детям,

                                    чтоб так-то

                                                        да там-то.

Землетрясенье?

                               Зимой?

                                              У почтамта?!

_{Телефон бросается на всех}

Протиснувшись чудом сквозь тоненький шнур,

раструба трубки разинув оправу,

погромом звонков громя тишину,

разверг телефон дребезжащую лаву.

Это визжащее,

                           звенящее это

пальнуло в стены,

                                старалось взорвать их.

Звоночинки

                     тыщей

                                  от стен

                                                рикошетом

под стулья закатывались

                                             и под кровати.

Об пол с потолка звоно́чище хлопал.

И снова,

                звенящий мячище точно,

взлетал к потолку, ударившись о́б пол,

и сыпало вниз дребезгою звоночной.

Стекло за стеклом,

                                  вьюшку за вьюшкой

тянуло

             звенеть телефонному в тон.

Тряся

            ручоночкой

                                  дом-погремушку,

тонул в разливе звонков телефон.

_{Секундантша}

От сна

             чуть видно —

                                       точка глаз

иголит щеки жаркие.

Ленясь, кухарка поднялась,

идет,

          кряхтя и харкая.

Моченым яблоком она.

Морщинят мысли лоб ее.

— Кого?

                Владим Владимыч?!

                                                      А! —

Пошла, туфлёю шлепая.

Идет.

           Отмеряет шаги секундантом.

Шаги отдаляются…

                                   Слышатся еле…

Весь мир остальной отодвинут куда-то,

лишь трубкой в меня неизвестное целит

_{Просветление мира}

Застыли докладчики всех заседаний,

не могут закончить начатый жест.

Как были,

                  рот разинув,

                                         сюда они

смотрят на Рождество из Рождеств.

Им видима жизнь

                                от дрязг и до дрязг.

Дом их —

                  единая будняя тина.

Будто в себя,

                        в меня смотрясь,

ждали

            смертельной любви поединок.

Окаменели сиренные рокоты.

Колес и шагов суматоха не вертит.

Лишь поле дуэли

                               да время-доктор

с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.

Москва —

                   за Москвой поля примолкли.

Моря —

                за морями горы стройны.

Вселенная

                    вся

                            как будто в бинокле,

в огромном бинокле (с другой стороны).

Горизонт распрямился

                                         ровно-ровно.

Тесьма.

               Натянут бечевкой тугой.

Край один —

                        я в моей комнате,

ты в своей комнате — край другой.

А между —

                      такая,

                                 какая не снится,

какая-то гордая белой обновой,

через вселенную

                                легла Мясницкая

миниатюрой кости слоновой.

Ясность.

                Прозрачнейшей ясностью пытка.

В Мясницкой

                     деталью искуснейшей выточки

кабель

             тонюсенький —

                                          ну, просто нитка!

И всё

           вот на этой вот держится ниточке.

_Дуэль

Раз!

         Трубку наводят.

                                      Надежду

брось.

             Два!

                      Как раз

остановилась,

                          не дрогнув,

                                               между

моих

          мольбой обволокнутых глаз.

Хочется крикнуть медлительной бабе:

— Чего задаетесь?

                                    Стоите Дантесом.

Скорей,

               скорей просверлите сквозь кабель

пулей

           любого яда и веса. —

Страшнее пуль —

                                 оттуда

                                              сюда вот,

кухаркой оброненное между зевот,

проглоченным кроликом в брюхе удава

по кабелю,

                    вижу,

                               слово ползет.

Страшнее слов —

                             из древнейшей древности,

где самку клыком добывали люди еще,

ползло

             из шнура —

                                   скребущейся ревности

времен троглодитских тогдашнее чудище.

А может быть…

                             Наверное, может!

Никто в телефон не лез и не лезет,

нет никакой троглодичьей рожи.

Сам в телефоне.

                               Зеркалюсь в железе.

Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!

Пойди — эту правильность с Эрфуртской сверь!

Сквозь первое горе

                                    бессмысленный,

                                                                   ярый,

мозг поборов,

                          проскребается зверь.

_{Что может сделаться с человеком!}

Красивый вид.

                          Товарищи!

                                             Взвесьте!

В Париж гастролировать едущий летом,

поэт,

         почтенный сотрудник «Известий»,

царапает стул когтём из штиблета.

Вчера человек —

                                 единым махом

клыками свой размедведил вид я!

Косматый.

                   Шерстью свисает рубаха.