Про Чира и других - [5]

Капельки крови из глазной ямки запачкали Аленкины пальцы.

— Опять ты ногти обкусываешь, что за дурная привычка, — хотела сказать я, но промолчала. Очень уж у нее был несчастный вид. Она держала птенца в ладонях и дула на него.

— Кажется, он ожил, — прошептала Аленка, — надо промыть ему ранку.

Головка птенца на длинной, вялой шее мертво лежит на блюдечке. Аленка, прикусив губу, промывает ваткой ранку. Вода в блюдечке порозовела, а капельки крови все выступают, выступают…

Аленка не ошиблась. Чир был живой. Она, немного поколебавшись, дала мне птенца подержать, послушать, как стучит его сердце. Оно стучало быстро и легко, как наручные часики.

— Будет жить! — объявила Аленка торжественным, не допускающим сомнений голосом.

И так она проговорила эти слова, и так потом старательно мыла под умывальником руки, и даже так держала полотенце, что ясно: она подражала врачам из кинофильмов, когда они выходят из операционной со словами: «Будет жить».

— Вот видишь, мама, а ты сказала, он мертвый.

Аленка ждала, чтобы я похвалила ее. Все-таки это она спасла жизнь птенцу.

— Конечно, ты очень хотела, чтобы Чир был живой, ну вот, так и вышло.

Мы взяли старую шапку-ушанку, постелили в нее мягкую ветошь, чтобы Чиру было уютней. Шапку закрыли лоскутом темным. Когда Чира усаживали в шапку, он открыл здоровый глаз, до этого зажмуренный, а там, где был другой глаз, розовая капля покатилась к желтому уголку клюва.

Скворчиха прилетела, когда Чир уже сидел в шапке. Она как-то догадалась — дело не ладно, потому что сразу молча бросилась в скворечник и тут же выпорхнула. Нырнула в гнездо блестящая, ловкая, а выпорхнула — перышки взъерошились, тусклые, и вся она будто чучело неудачное.

Аленки дома не было — ушла на школьный огород. Когда вернулась, я ей рассказала, как металась скворчиха. Мы решили посадить Чира в скворечник. Все-таки он немного ожил, а на мать и смотреть жалко.

Мы отмотали проволоку, которой была прикреплена к забору жердь со скворечником, наклонили эту жердь и посадили Чира в родное гнездо. Вот скворчиха обрадуется!

Время шло, но ее все не было, и Чир в окошечко не показывается. Пришли Аленкины подружки, позвали в кино. Она не хотела идти, — как Чира оставлю? Я обещала присматривать, и они убежали.

Солнце идет к закату. Ласточки в вечернем небе чертят быстрые зигзаги, теплу радуются. А вот и наш одноглазик показался. Лапки уцепились за кромку оконца, глаз смотрит на землю, коротенькие крылья дрожат. Неужели он собирается лететь? Так и есть. Пискнул мышонком и бросился, а крылья и не поддержали. Несколько раз, пока падал, перевернулся в воздухе, пытаясь лететь, да где там. Лететь — надо силы, а у него? Все-таки полблюдечка воды окрасила его кровь в розовый цвет.

Чир упал в крапиву. Разнимаю жгучие заросли. Руки в волдырях, горят крапивным огнем. Ничего, погорят — перестанут. Чир-то наш живой! Хватит, друг! Налетался. Будешь жить у нас.

На второй день жизни в шапке Чир разевал желтый клюв навстречу руке — ждал корм.

Нас он совсем не боялся.

— А зачем ему бояться? Он же понимает, что мы его друзья, — рассудительно заметила Аленка, когда я стала удивляться, как он так сразу приручился.

К вечеру второго дня в окна стала ударяться какая-то пичуга. Слышался шелест крыльев о стекло, царапанье лапок по оконному переплету. Она исчезла, как только я подошла отдернуть шторы.

Чир, наглотавшись дождевых червей, дремлет в шапке, а в окно снова: тук-тук, тук-тук. Она? Так и есть. Скворчиха, распластав по стеклу крылья, глядит в комнату. Как она узнала, что Чир у нас дома? Она же не видела, когда мы его взяли. Может, она влетит в комнату? Пока я открывала тугую форточку, скворчиха улетела. И больше мы ее не видели.

Чир поправился. Ранка почти зажила. Он уже научился склевывать с окон комаров. Высоко подпрыгивая, охотился за мухами. И очень любит купаться. Плюхает крыльями до тех пор, пока в тарелке совсем не станет воды, — всю расплескает.

Летает он плохо и лишь в случае крайней необходимости, когда принесут корм, а он где-то в другом углу комнаты. Стоит только позвать: «Чир, Чир!» — головой завертит, смотрит, надо ли лететь, или скорее выйдет — прибежать. Прямо лететь — у него не получается. Редко Чиру удается сесть Аленке или мне на плечо, глаз-то один, правый. Вот он и сбивается вправо.

Все ребятишки перебывали у нас. Аленка, может, раз сто уже рассказывала, как сорока чуть не убила Чира.

Теперь корм у него был на выбор: мухи различные, червяки всякие. Но только самым закадычным друзьям, из своего шестого класса, разрешала Аленка угощать Чира и выносить его на прогулки. Строились и планы мести всему сорочьему племени.

И вот совсем случайно узнаю, что у нас дома есть еще птенец, которого Аленка держит втайне от меня.

Пошла я зачем-то в сараюшку. Только дверь приоткрыла, а в сараюшке как затрещит сорока. Я даже растерялась от неожиданности. С улицы, когда солнечный день, в помещение зайдешь — ничего не видно. Стою у порога, приглядываюсь да трескотню сорочью слушаю.

Глаза привыкли к сумраку, и я увидела: на полу, в коробке от туфель, сидит сорока и разевает широко черный свой клюв, а он, как у Чира, с боков желтый. Рядом с коробкой консервная банка, полная чистой воды. Я вышла, плотно затворив за собой дверь.