— Красавец!
— Дружок, что ли? — угодливо захихикал давешний старичок. — Хорош! Так как же, товарищ начальник! Насчет дровишек!
Васька вновь стал тем же суровым, непреклонным человеком, каким запомнил его Димка у пещер. Глаза его потемнели.
— Совесть поимей, дед! — отрезал он. — А то ни черта не получишь!
— Есть! — дурашливо козырнул старичок и побрел к лошадке.
— Петро! — крикнул Васька, и когда откуда-то из-за ящиков вынырнул вертлявый паренек в немецкой шинели и кавалерийской папахе, «начальник» передал ему бразды правления, строго-настрого предупредив: — Полено лишнее отдашь — я тебе! Понял?
— Понял! — приложил руку к папахе паренек. И стрельнул глазами на Димку: — С какого корыта, моряк?
В тот же миг он барахтался в сугробе. А Васька, отряхивая ладони, добродушно приговаривал:
— А говоришь, понял? А сам ни черта не понял.
— Вот теперь понял! — сказал Петро, вылезая из снега.
Они сидели в дощатой, жарко натопленной конторке, пили кипяток и говорили, говорили… Говорили обо всем, старательно обходя запретные темы: о матерях и отцах. Васька тоже остался один на свете: отца убили на фронте, погибла в эшелоне мать.
— А Мишка? — спросил Димка.
Васька пожал плечами:
— Не знаю, где наш Мишка. И про мать его ничего не ведаю. Думаю, вернется.
— Вернется, — с надеждой повторил Димка, поняв вдруг, что самым близким, самым дорогим человеком остался для него Васька. Да еще был один человек, лейтенант Евдокимов, да еще Леночка, которая сейчас далеко в детском доме.
— Леночка жива! — улыбнулся Димка и рассказал еще о встрече с Юлькой-воровкой, о девочке, так похожей на Леночку…
— Похожа? — почерневшее лицо Васьки осветилось. — Обязательно погляжу! — Он покачал головой. — Юлька… Надо же… — Помолчал. — Анастасию Семеновну помнишь? Так нету ее… Случайно, понимаешь, на Пашку она наткнулась… Выдал, гад собачий… Знал он ее…
— Ну? — осторожно спросил Димка после долгого молчания.
— Что ну? — опустил кудлатую, давно немытую голову Васька. — Повесили ее… — Он сжал кулаки. — Найду гада — своими руками!.. — И скрипнул зубами.
Долго бродили в тот день ребята по оживающему городу. Забрели на пустырь, поглядеть на остатки разбитого склада, на щель, где прятался тогда Димка и куда затащили они раненую Виолетту. Занесенный снегом, еще и сейчас стоял ее самолет у развалин…
— Где теперь Виолетта? — вслух подумал Васька, потирая уши и поеживаясь.
— Наверно, летает, — сказал Димка.
— И правильно! — вздохнул Васька. — Сейчас самое время: бить надо их, бить!
И Димка поразился той лютой злости, какая исказила черты когда-то добродушного Васькиного лица.
— Я тоже на фронт пойду! — решительно сказал Васька. — Вот с делами малость разделаюсь и пойду! А не возьмут — так сбегу!
…Они постояли над Волгой, где, напоминая о недавних боях, тянулись окопы, проволочные заграждения с покосившимися, сбитыми, вырванными кольями, валялись разбитые машины, танки, повозки, орудия.
Не сговариваясь, побрели ребята к тому оврагу, где столько дней и ночей скрывались в пещерах женщины и дети.
Димка встал на гребне, пораженный невиданным зрелищем: пещер не было, из развороченной земли торчали обломки досок, балок.
— Бомбили немцы… — вздохнул Васька. — Кто ушел, а кто не успел…
— Смотри! — показал рукой Димка, и ребята увидели на снегу свежий след. Он тянулся по берегу оврага вдоль незамерзающего, дымящегося ручья.
— Может, кто из наших остался? — недоуменно пробормотал Васька. — А может… Надо поглядеть…
Проваливаясь в снегу, ребята съехали на дно оврага и пошли по следам. Димке было нелегко, но он старался не отставать.
— Сапожки-то немецкие, — проворчал Васька, разглядывая следы, и, завернув полу шинели, вытащил из брючного кармана пистолет. — На всякий случай таскаю, — пояснил он Димке. — Мало ли что…
Следы петляли среди мертвых, мерзлых кустов, вели всё дальше и дальше. У входа в черный пролом они пропадали. Ребята переглянулись.
— Чего теперь человеку прятаться? — спросил шепотом Васька и сам себе ответил: — А прятаться человеку сейчас нечего… Значит… Давай-ка, Димка, поосторожней…
Они медленно двинулись к пещере. Не успели подойти к ней, как из норы вынырнул человек, обросший, худой, парабеллум дрожал в его руке.
— Засекли, сволочи! — ощерился он, вскидывая оружие.
Димка отпрыгнул в сторону.
— Стреляй! — успел крикнуть он Ваське, но старый партизанский разведчик и сам знал, что делать: падая, он нажал на спусковой крючок. Пистолет дернулся, плюнул огнем. Короткий треск прокатился по оврагу.
Когда Димка опомнился, все было кончено: Пашка Нуль лежал на спине, раскинув руки со скрюченными пальцами. Острый заросший кадык его глядел в серое небо. Васька стоял над ним с недовольным лицом.
— Живой! — бросился к другу Димка.
Васька отстранился, посмотрел мрачновато:
— Жалко…
— Что жалко? — покосился Димка на Пашку, все еще не веря, что давний враг его наконец-то мертв и что смерть эта нагрянула так внезапно.
Васька носком сапога пошевелил Пашкину голову. Глаза Пашки не дрогнули, голова вяло мотнулась. Немецкая пилотка валялась возле нее, а из-под Пашкиного тела медленно текла струйка очень яркой, алой, дымящейся крови.
