Призыву по возрасту не подлежит - [10]
Он нерешительно приблизился к столу, взглянул на альбомы с марками, и лицо его, и так не розовое, залила синева.
— Нету, — поднял он на Димку беспомощные глаза. — Лучшие мои марки…
Димка не увлекался такой чепуховиной, не знал цены маркам, но Левина беда тронула его до глубины души.
— Погоди-ка! — решительно бросил он и побежал во двор. Быстро рассказал товарищам про Юльку и про марки.
— Пошли! — взвился Мишка. — Мы ей!..
Но рассудительный Васька досадливо свел выгоревшие брови:
— Не спеши… Марки она теперь уже спрятала, как она их взяла, никто не видел, так что же делать?
— Милицию звать! — нахмурился Димка, но ребята так насмешливо посмотрели на него, что он замолчал.
…Долго сидели они в Димкиной квартире, где было не так жарко, как на улице, и раздумывали, как выманить у Юльки марки. Мишка быстро разгорелся и так же быстро остыл. Он ныл, что нечего возиться с марками, притом чужими, а нужно поскорей забрать удочки и бежать на Волгу.
Пока спорили, на лестнице раздались осторожные шаги, и кто-то стал выковыривать сапожный крем из дырки.
— Она! — прошептал Димка, поглаживая, успокаивая Рекса.
Васька, набычась, пошел было к двери, но Мишка, выхватив свой самопал, опередил его, уставил ствол в дыру, чиркнул коробком. В прихожей гулко ахнуло, Рекс заливисто залаял, а на лестнице кто-то истошно завопил:
— Караул, убили, люди добрые!..
Ребята выскочили на площадку. Там стояла Юлька и держалась обеими руками за лицо, залитое кровью. Мишка заорал громче Юльки, у Димки подкосились коленки, один Васька сразу сообразил, что это не кровь, а бордовый гуталин, который выстрелом выбило из дыры.
— Стой, не кричи! — приказал он, и Юлька послушно опустила руки и заморгала. — Давай марки! Ну! Живо!
Юлька оторопело полезла за пазуху и вытащила альбом.
Васька взял его и строго сказал:
— Иди мыться!
Тут только Юлька разглядела, кто перед ней, увидела, как безнадежно испорчено ее платье, и яростно заорала на ребят. Мишка, широко раскрыв глаза, с интересом слушал визгливую ругань, а Васька тихонько и как-то очень спокойно заметил, что хорошо бы спустить сейчас Рекса, который скребется да гавкает за дверью. Юлька, услыхав про Рекса, скатилась в свою каморку.
— Ну и дела! — захохотал Мишка, приглашая и остальных повеселиться вместе с ним. — Как я ее! А? Сразу марки отдала!
Васька оборвал его смех, крепко стукнув Мишку по затылку — тот испуганно присел.
— Ты! — сказал Васька. — Думай сперва! Ломоносов!
Димка понес альбом к Леве. Ни Васька, ни Мишка не пошли с ним: один вообще не больно любил шляться по домам, когда на улице такое солнце, другой боялся явиться перед Левиной матерью, давно грозившейся надрать ему уши за драку.
Лева все так же грустно сидел на балконе и грыз луковицу. В соседней комнате играла Виолетта. Эмилия Наумовна, видно, только что пришла и смотрела на Димку с вопросом, высоко подняв красиво подрисованные брови.
— Вот, — сказал он, кладя альбом на стол.
Лева оживился, тонкими пальцами схватил драгоценные марки, щеки его вспыхнули.
— Мама, — сказал он, улыбаясь, — это Димка! Он марки принес! Понимаешь?
— Дима, — грустно посмотрела Эмилия Наумовна. — Хороший мальчик…
И она погладила Димку по голове, чего не рисковала делать даже родная мать. Димка вспыхнул, опрометью вылетел из комнаты, в которой раздался серебряный смех Виолетты.
ЛЕВА
Было то жаркое полуденное томительное время, когда лень не то что двигаться, но даже говорить и думать. Ребята валялись на траве в тени флигеля и смотрели в небо. Рекс лежал рядом, дышал тяжело, далеко высовывал красный язык. Тихо и тоскливо вокруг. Даже Юлька куда-то пропала. Даже Виолетта перестала играть. И ласточки не носились в воздухе. Скучно. Душно.
— Может, к Леве пойдем? — предложил Димка, и только Мишка нашел силы фыркнуть.
С Левой не стал бы дружить ни один уважающий себя парень. Мальчишки, с которыми знался Мишка, были ярые драчуны и задиры, каждый умел постоять за себя и за друга. Случалось, дрались без всякой причины, «на любака». Это была своего рода игра, разновидность бокса. Дрались по соглашению, до первой крови, до тех пор, пока один из соперников не сдавался: лежачего не били.
Городские мальчишки жили привольно и независимо. Ходили ватагами, оберегали свои улицы от чужаков, гоняли на пустыре мяч или целыми днями пропадали на Волге. Плавать умели все, и поэтому неплавающий Лева вызывал чувство жалости. Это был какой-то не такой мальчишка — не бегал, не прыгал, не орал, сидел большей частью дома да пиликал на скрипке. Когда ему становилось невмоготу, Лева выходил за калитку или тихонько садился на лавочку во дворе. Сам он к мальчишкам не подходил, а они его не звали, только насмешливо поглядывали издали, смелые да расцарапанные. Если кто-нибудь и подходил к Леве, то он краснел и смущался, что совсем уж было чудно. Когда с Левой заговаривали, он помалкивал или отвечал что-то невнятное, и мальчишкам казалось, что он задается. Кончалось тем, что самый шустрый парень, вроде Мишки, давал Леве затрещину, и он уходил в подъезд, смешно волоча ноги. Мальчишки покатывались, а Лева после этого долго не появлялся во дворе. Чудной, непонятный человек!
