Призвание - [76]

— А поплавок-то наш где? — послышался за спиной золотяковский испуганный голос.

Ухваткин потерянным взглядом обшарил водную гладь. Поплавка на одной из удочек не было видно, конец же удилища дергался и выгибался дугой.

— Тащите!.. Давно уж сидит!!

Он дернул тотчас же упруго согнувшееся удилище, ощущая рукой, как на другом конце заходила упорно и туго, рывками таща в глубину, большая и сильная рыбина.

— Слабину, слабину не давайте!.. И сильно не натягайте, а то «пером» саданет и леску — как бритвой, ежели сазан! — подавал за спиной советы Золотяков.

Подошел, отпыхиваясь, Плетюхин, и советы теперь подавали вдвоем. А он продолжал состязаться с упорной рыбой, ходившей большими кругами. Она то рвалась в глубину, то подходила к поверхности. Леса, брунжа, со свистом резала воду, рука начала уставать…

Вот рыбина с шумом выскочила на поверхность, дала высокую свечку, снова ушла, выскочила опять и принялась делать свечки одну за другой, хватая раззявленной пастью сушивший ей жабры воздух и с каждым разом ослабевая все более…

Ее наконец удалось подвести к берегу, вывернуть из воды. И вот она уж заизвивалась над невысокой осокой, крутя на лету немыслимые баранки, а на берегу принялась высоко подпрыгивать и хлестаться, с каждым новым прыжком приближаясь к воде.

Ухваткин кинулся к ней, притиснул руками: «Врешь, не уйдешь!» Сунул в зубастую пасть обломок попавшейся под руку щепки, освободил от крючка.

Щучка была фунта на три.

— Тьфу ты, мать твою так! — разочарованно бросил Ухваткин, поднимаясь со щукой в руках. — А я-то уж думал, дурища на полпуда схватила…

— Они тут шустрые очень, — заметил Плетюхин. — Тянешь — думаешь, кит, а вытащил — хочется плюнуть.

— Есть куда положить?

— Сейчас! — готовно откликнулся Золотяков и трусцой побежал за ведром.

Зачерпывая из реки, он сообщал Ухваткину:

— На зорьке она почему-то всегда в этом месте берет, особенно на вечерней. Тут в бывалошны-то времена, мальчишком еще я был, лес громадный стоял, по крутому-то берегу, — сосны, березы, елки… Вы-то, конешно, не помните, а мне вот приятно вспомнить, как Коровенков здесь с мастерами своими рыбу по веснам ловил…

Он принялся было за рассказ, но Ухваткин его не слушал.

5

Золотяков лет на двадцать был старше Ухваткина и годился ему в отцы. До недавнего времени он называл Ухваткина просто Валеркой и говорил ему «ты», но, как только Ухваткин стал председателем, начал его величать на «вы», в глазах появилась готовность, услужливость. Чаще других он теперь навещал председательский кабинет, старался держать председателя в курсе всех слухов и настроений, просил иногда замолвить словечко на худсовете, чтобы вещицу его приняли высшим сортом, взяли на выставку, дали путевочку в санаторий, пособие, не забыли включить его к празднику в список на премию, благодарность. Во всем его поведении, в манере держаться таилось нечто неуловимое, что претило, зато готовность, услужливость — нравились.

— Эх, и какие тут прежде щуки водились! — шумно вздохнул Плетюхин. — Удами мало кто занимался, бреднем ловили да ставили морды. Утром, бывало, придешь — морда полна…

— А язя сколько было! — подхватил Золотяков. — В полую воду, помню, отцу надоест минеи писать, пойдет заставлять крыленки. Утром чуть свет разбудит: «Илька, айда за язям!..» Лед только недавно сошел, выскочишь из воды посинелый… Зато уж язя попадалось! Отец к целовальнику в Красное относил, они с целовальником были дружки…

— Раков тут тоже водилось!

— Раки-то и сейчас есть, да мало, — заметил Золотяков. — И к Ухваткину: — Вы тут еще посидите, половите? Ну, тогда на здоровьицо, а мы с Васильичем наши крыленки пойдем проверять — может, что набежало. Пора и ушицу готовить.

Ухваткин остался один. Думал отвлечься, забыться рыбалкой, но в голову снова лезли артельские эти дела.

Вот организовали они кружки по повышению квалификации мастеров, по овладению реальным стилем, по изучению Краткого курса, по текущей политике — словом, как было в решении. Но посещают кружки мастера неохотно, может быть, потому, что руководителей опытных нет. Пытались создать комиссию по изысканию резервов, по удешевлению продукции, но тоже не встретили со стороны мастеров понимания, а старый Норин — тот даже взъелся: «Зачем же удешевлять?..» — «Да чтобы доступнее массам была, чтоб и крестьянину и рабочему по карману!» — «А Репин, Серов по карману им, массам? Репина массы могут купить?!» — «При чем тут Репин?!» — «А все при том же! — отрезал Норин. — Надо не Репина превращать в ширпотреб, а воспитывать массы на Репине. Ширпотребом же мы их не воспитаем, а только испортим их вкусу» — «Не вижу связи!» — «А вы напрягите ваши мозги…»

Разговор получился не из приятных.

Сверху требуют перестройки, все сроки прошли, а в артели черт знает что, кто-то пустил даже слух, что артель закрывают. На кого же ему, председателю, опираться теперь?..

Порой его брало сомнение: зачем ему председательство? Занимался бумагами при Лубкове, вынашивал тайную мысль, в которой даже себе самому не всегда признавался, — и вот добился, чего так хотелось. Он даже не представлял, как будет трудно вести артельное дело. И опять не давали покоя мысли уже другого порядка. Старался об этом не думать, вытравить все из памяти, но они уже свили себе гнездо где-то внутри и, как дикие осы, кусали, жалили, жгли, то поднимая средь ночи с постели и не позволяя заснуть до утра, то рождая в нем острую подозрительность. Вдруг начинало казаться, что все уже знают, как он очутился на месте Лубкова, каким таким образом. «Но откуда они могут знать, — урезонивал он сам себя, — если известно об этом всего лишь двум человекам на свете — ему самому да еще капитану с малиновой шпалой в петлице, особому уполномоченному?..»