Призвание - [135]

Сорок лет миновало с тех пор, а будто только вчера еще их вызывали повестками в военкомат, гудевший как улей, грубо вонявший сожженной махоркой, мужским крепким потом и сапогами. Входили, раздетые на медкомиссию, там их спешно осматривали, замеряли, взвешивали, распределяли по родам войск. Потом направляли в отдельную комнату, где под машинками двух парикмахеров оползали и падали на пол их роскошные шевелюры, годами лелеемые, смешиваясь на полу под ногами в разномастную грязную кучу…

Еще тлела надежда, что их, новобранцев, не сунут сразу же в бой, а сначала отправят куда-нибудь в тыл, учиться военному делу. Там их обмундируют, научат, дадут им в руки оружие. Но их, продержав двое суток на сборном пункте, только помыли в бане, одежку прожарили в дезокамере, перевели на казенный паек и, усадив в теплушки, покатили на запад, туда, где по ночам набухало небо отсветами далеких пожарищ, где уже полыхала вовсю, неистовствовала война…

…Александр Ильич не уставая щупал глазами дорогу, с волнением ждал, когда же откроется тот пейзаж с высокой белою колокольней, который невидимо жил в нем все эти долгие годы. И вот на крутом повороте мелькнула она наконец…

Переехали мост через речку. Налево, там, где повертка к Долгову, глаза успели схватить на фанерном щите: «Дом-музей Героя Социалистического Труда… народного художника…»

Кто бы это мог быть?

Автобус уже поднимался к селу, в пологую длинную гору. Небо нахмурилось вдруг, стал накрапывать дождь, косо, словно алмазом, царапать по стеклам машины. Слева при въезде мелькнули какие-то белые двухэтажные корпуса, за ними — еще одно незнакомое здание, напоминавшее терем, направо — другое, еще не достроенное, с высокой черной трубой на железных растяжках. Дрогнуло сердце, когда промелькнуло кирпичное двухэтажное общежитие старшекурсников, недалеко от которого в памятный мартовский день сорок первого года он, исключенный, сидел на обочине, поджидая попутку.

Неожиданно хлынул обломный ливень, принялся рубить в слепое окно. Потоки воды потекли по стеклу, скатываясь валами, будто бы опускались шторы.

Выпустив пассажиров прямо под дождь, автобус зашелестел по асфальту дальше. Переждав короткий и бурный ливень на автостанции, через четверть часа Александр Ильич уже вносил дорожный свой чемодан в простенький номер местной гостиницы.

Промытое ливнем небо опять глубоко засинело. Глянуло солнце. Чуть отдохнув с дороги, он вышел на улицу, с наслаждением вбирая легкими особенный здешний воздух, и, вновь увидав этот белый, облитый солнцем высокий торжественный храм посередине села, вдруг почувствовал счастье. От сознания, что снова он здесь, где прошла его молодость, кружилась слегка голова, кружилась счастливо и сладко. А вон и лужайка возле церковной ограды, где он лежал в тот далекий день наедине со своим счастьем, строя громкие планы на будущее…

И он пустился осматривать Талицкое в надежде встретить кого-то из однокурсников, из друзей и знакомых тех довоенных далеких лет.

Ходил, не щадя своих ног, до глубокого вечера. Вернулся в гостиницу близко к полуночи и сразу же лег, давая отдых уставшему телу, зачугунелым ногам, но долго не мог заснуть.

Село показалось знакомым и незнакомым, — так много было здесь перемен. Оно раскинулось вширь, разрослось; новые улицы, новые стройки. Слобода уже не Слобода, а улица Долякова. Есть улица Горького, а «Гора» теперь носит имя Буканова. Были еще и улицы Золотякова, Плетюхина. На многих домах, где жили старые мастера, мемориальные доски, в доме же Долякова открыт мемориальный музей. (Такой же, сказали, скоро откроют и в доме Золотякова, — это к нему видел он указатель из окон автобуса. Золотяков стал Героем Труда, народным художником.) Двухэтажные белые корпуса при въезде в село были новые здания училища, в старом же, где когда-то учились, теперь районная библиотека. Высокий терем в густой деревянной резьбе — новый талицкий ресторан, а здание с высокой черной трубой — новая почта.

Село вошло в Золотое кольцо. В талицком храме теперь музей — фрески, иконы. Выше и ниже храма разбиты скверы, на гумнах, к Ильинской церквушке, разросся тенистый парк. Рядом с парком большая какая-то стройка — сказали, что строятся новые мастерские художников…

Сельские улицы заасфальтированы. Там, где по средам шумел знаменитый местный базар, теперь кафе из стекла и новое здание универмага. Мастерской Сарафанова, где был местный ДК, давно уже нет, снесли, вместо нее — новый клуб на Горе, с обширным зрительным залом.

Он заглянул по пути в магазинчик, носивший, как помнил, название «Художник», в который они, студенты, любили бегать за красками, но там теперь продавали хлеб.

Таличку выше моста перегородили бетонной плотиной, разлив называют здесь гордо Талицким морем. Колыхнулось, подтаяло сердце, когда за разливом, в столетней угрюмости, снова увидел темную стену сосен Заводов.

Попытался разыскивать однокурсников. Вспомнил, что двое, Жегалов и Галкин, были местные, талицкие, но разыскать удалось лишь их родственников, сестер. Оказалось, что оба погибли в войну.

Их родственники сказали ему адресок одного знакомого старшекурсника. Он разыскал его дом.