Призвание варяга (von Benckendorff) - [34]

Молитвы кончались именами пророков: «Абубекр, Осман, Умар…» А шииты, главенствующие в Персии, не признают их пророками! Пророки же они для гораздо более светской, суннитской Турции. Иными словами — украшения моей прабабушки принадлежали роду, жившему в Персии, но исповедовавшему иное теченье ислама!

Собрали востоковедов и выяснили, что в то время в Персии правил Тахмасп Гюли, объявивший себя Надир-Шахом. Был он из кызылбашей — не народа, но воинского сословия, вроде наших казаков, иль мамелюков для Турции. Нация его неизвестна, но окружали его воинственные горцы с Кавказа. Северного Кавказа. Такие же, как и он — кызылбаши.

Кызылбаши сии как раз разгромили русских в Гиляни, заняли Гюлистан с Мазендераном и награбили везде много сокровищ. Но были они — в массе своей сунниты и шиитское население Персии вскоре восстало.

Кызылбаши бежали в Турцию и на Кавказ. Среди них видимо была и моя прабабушка. Теперь я знал, где мне дальше искать, но — не знал как.

Когда я подрос, я с особым рвением взялся за персидский с турецким, чтоб самому попытаться прочесть сии письмена, но…

В возрасте девятнадцати лет я отправился на Кавказ за бакынскою нефтью. Подробнее я расскажу в свой черед, а здесь я должен признаться, что взял с собой несколько украшений, чтоб там, на Кавказе мне их прочли и сказали — кто я. (Не знать восьмую часть своей Крови — просто ужасно.)

Лишь на Кавказе мне доложили: «Это — ингушский язык». Одна из трех надписей была Хвалою Аллаху на ингушский манер. Вторая — подписью золотых дел мастера. И лишь в третьей на золотом браслете тончайшей работы мои предки сказали мне: «Любимой моей в день нашей свадьбы». И под этим: «Доченьке в день ее свадьбы». Две фразы и — ничего. Ни имен. Ни названий. Ни даты. Но мне показалось, что кто-то оттуда из темноты сказал мне, что — Любит меня.

Я понимаю, что по одной вещи нельзя вдруг судить о том, кто были мои предки. Но три надписи на столь редком наречии вселяют уверенность. И я верю, что во мне восьмая часть Крови — Ингушская. Это привело к странным последствиям.

В те годы мне пришлось воевать на стороне персов с чеченами, а потом на стороне наших с лезгинами и прочими дагестанцами. Но я всегда просил командиров: «Не отсылайте меня дальше на запад. Я не пролью крови ингушей, какими бы они врагами для нас ни были». Генералы слушали мое объяснение, видели мой женский браслет, который я носил вместо амулета на шее, мягчели лицом и входили в мое положение.

Я верю, — величайшее преступление пролить Кровь брата своего. Я не знаю, кто из ингушей точно мой брат и для верности не хочу ошибиться.

Потом, когда Ермолов с казаками стал громить поселения горцев, я открыто назвал его «моим кровником» и обещал расплатиться за кровь братьев моих. Это стало известно в войсках и привело к ужесточенью вражды казаков и егерей. Потом же, когда я сместил Ермолова и пересажал его всю родню с казацкой головкой, война на Кавказе стала моею войной. Государь сказал мне, что после расправы с Ермоловым, я должен показать русским, что я — против горцев. Тогда я послал на Кавказ опергруппу фон Розена, чтоб они навели там порядок.

Не буду вдаваться в подробности, но очень быстро фон Розен собрал всех горских вождей в одно место, а потом всех схватил и зарезал. Почти всех…

Внезапно он вернулся в Санкт-Петербург и просил со мной встречи. Я принял его и поздравил с успехом и награждением. Но палач мой почему-то был не в себе. Он все время бледнел и странно нервничал. На него, вешавшего поляков аж тысячами, это было совсем не похоже. Я удивился и спросил генерала:

— Друг мой, что с вами? Вам нездоровится?

Розен побледнел еще больше и, запинаясь, пробормотал:

— Ваше Сиятельство, правильно ли я Вас понял, когда Вы говорили, что все, что мы сделаем на Кавказе — сделано Вашею Волей и будто бы Вашей Рукою, так что мы не должны сомневаться и думать при действиях?

Я удивился. Это была обычная формула и я всегда отвечаю за деянья парней, так что…

— Разумеется. Когда я вас подводил?

— Значит, мы убивали Вашей рукой и Кровь жертв пала на Вашу Голову?

Только тут я вдруг понял, куда идет речь. Сердце мое опустилось и я хрипло ответил:

— Да это так. Даже если бы вам пришлось убить моих сына, иль брата…

Фон Розен помолчал, не зная, как продолжать, а потом почти шепотом произнес:

— Среди этих. Ну… Пленных… Было пять ингушей. Я хотел было их… Тоже в расход, как и прочих, а потом вдруг и вспомнил, что Кровь — на Вас, а не на меня, а Вы говорили, что в Вас… И что убийство брата для Вас — тягчайшее из несчастий…

У меня захватило дух. Красные круги пошли пред глазами. Я тихо спросил:

— И что же вы сделали?

Фон Розен медленно выпрямился во весь рост и сухо отрапортовал:

— Я их отпустил. Сказал, что мой шеф — на одну восьмую ингуш и не может убить своих родственников. Они сперва растерялись, а потом оседлали своих скакунов и уехали. Через неделю отряд под командой ингуша Шамиля напал на нашу деревню и многих убил… Я отпустил сего душегуба и теперь готов нести за сие любую ответственность.

Мои секретари слушали это с разинутым ртом. Гробовое молчанье затягивалось, а потом я приказал князю Львову: