Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы - [67]

Вскоре подошло время обеда.

Сам не знаю почему, но мне всегда нравились женщины, которые едят много и с удовольствием. Одним из главных недостатков Цинтии, на мой взгляд, было то, что она, как всякое одухотворенное создание, считала недостойным для себя наслаждаться процессом поглощения пищи и ела всегда с таким рассеянным видом, как будто занималась рукоделием. Казалось, вилка по чистой случайности попадает ей в рот и вот-вот упорхнет из рук, как бабочка.

Лина была ее полной противоположностью. Она не просто ела, она азартно насыщала свой могучий, находящийся в непрестанном развитии жизнеспособный организм. Я видел, как коробит графа это зрелище и каких трудов ему стоит сохранять спокойствие. А в каких невероятных количествах Лина уничтожала крепкие французские вина из погребов замка! При этом она чувствовала себя все раскованнее и все меньше стеснялась в выражениях, рассказывая всякие случаи из студенческой жизни. Я ждал, когда она наконец перейдет к своим амурным историям, и заранее содрогался, представляя себе реакцию графа. Но, кажется, он постепенно привыкал к ее вульгарным манерам и даже получал какое-то болезненное наслаждение, граничащее с самоистязанием, задавая ей все новые и новые вопросы.

— Как вам понравился замок? — спросил он.

— Если говорить коротко, то никак. Во-первых, этот фасад с колоннами… На кой черт здесь колонны? Дом ведь не рухнул бы без них, правда? И такое огромное количество мебели… причем никакого единства стиля. Тут и эпоха королевы Анны, и чиппендейл. Короче говоря, редкостная безвкусица. А кстати, зачем вам такие огромные хоромы? Шестьдесят комнат… это ж безумие.

— Видите ли, такова традиция, — улыбнулся граф. — Это как гаремы у восточных владык. Ведь какой-нибудь падишах имеет триста шестьдесят пять жен вовсе не потому, что они ему так уж необходимы, а просто потому, что он — падишах.

* * *

После обеда мы вчетвером — Осборн, Лина, Цинтия и я — отправились на прогулку в деревню. Туда вела широкая дорога, обсаженная с обеих сторон деревьями.

Уже на подходе к деревне мы увидели вдалеке странную процессию, двигавшуюся в нашу сторону: впереди шел согбенный старик, опиравшийся на палку, а за ним чинно шествовала стайка ребятишек.

— Что это? — спросил Осборн. — Может, сегодня какой-нибудь уэльский национальный праздник?

— Это гамельнский крысолов со своими детьми, — сказала Лина.

— Боже праведный! — приглядевшись, воскликнул Осборн. — Да это же Пирс Гвин Мор, старый пророк Хавваккук. Ну и вид у него, однако!

Мы устремились навстречу необычной процессии, и вскоре я уже тоже смог разглядеть пророка. Смотрелся он очень экзотично, и неудивительно, что Осборн не узнал его сразу. Так, наверно, выглядел святой Иоанн Креститель, проповедовавший в пустыне. Вся его одежда состояла из единственной тряпки, обмотанной вокруг пояса, посохом ему служила толстая суковатая палка, растрепанные седые волосы торчали во все стороны, а в огромной свалявшейся бороде виднелись пучки соломы. Пожалуй, со времен короля Лира еще ни один уважающий себя сумасшедший на Британских островах не имел столь устрашающего и живописного облика.

За пророком толпой шли деревенские ребятишки — пугливые, настороженные, готовые в любой момент броситься врассыпную.

— Эй, Пирс, что нового в мире? — крикнул Осборн.

Пророк молча взглянул в нашу сторону, но, похоже, он нас даже не видел. Взгляд был рассеянный и блуждающий, и я уловил в нем какой-то нечеловеческий ужас. Впрочем, может быть, мне это только показалось.

Но когда Цинтия спросила у него что-то по-валлийски, пророк вздрогнул, с неожиданным проворством повернулся и бросился обратно в сторону деревни.

— О Господи, что вы ему сказали, Цинтия, что он так испугался?

— Ничего особенного, — встревоженно ответила Цинтия. — Я только спросила, не голоден ли он.

— Интересно, — заметила Лина, — это прозвучало так, как будто вы спросили у него, как здоровье Люцифера.

— Валлийский язык вообще очень странный, — сказал Осборн. — Многое в нем совершенно непривычно для нашего слуха, а некоторые выражения просто напоминают дьявольскую тарабарщину. Ну разве можно представить себе еще один такой язык, на котором пиво называется «кврв»?

Тем временем меня снова охватило беспокойство. Ведь Пирс Гвин Мор был единственным, если не считать графа, кто разговаривал с полночным всадником. На берегу озера…

Только мы двинулись дальше, как сзади послышался гул мотора и нас догнал граф на большом автомобиле.

— Вы видели Пирса Гвина Мора? — спросил граф.

— Да, только что. Он сейчас в деревне.

Мы сели в машину.

На центральной улице села толпился народ. Люди что-то взволнованно обсуждали и доказывали друг другу, и шум при этом стоял невообразимый. При виде графа толпа умолкла и почтительно расступилась.

— Кто-нибудь видел Пирса Гвина Мора? — спросил граф.

— Мы все видели, — ответил пожилой фермер. — Он добежал до кладбища, перелез через забор и там исчез.

Мы двинулись в сторону кладбища. Навстречу нам попался патер Джонс.

— Исчез, — сказал он растерянно, — как сквозь землю провалился.

Патер присоединился к нам, и мы поехали дальше. Проезжая мимо церкви, мы увидели Джона Гриффита, который привалился спиной к закрытой двери и с торжествующим видом махал нам рукой.