Призраки ночи - [19]

Саму могилу щедро снабжали одеждой и едой — медовыми пирогами и мисками с варенной пшеницей — чтобы обеспечить мертвеца в другой жизни. И, наконец, телу давали охранный амулет — в умолкнувший рот клали маленькую монетку. Это не был, как многие считают, знаменитый «обол Харона» или плата за перевоз души. Это была просто охранная ладанка, которая лишала демонических духов возможности проникать в мёртвое тело через рот и возвращать его в страшную ночную жизнь.

Защищённого таким образом мертвеца предавали земле на вечный отдых, и лилось на землю, укрывающую его, погребальное вино. Часто оставляли около могилы светильник — неугасаемый свет, который называли поэтому «незасыпающая лампа». И оставался этот свет здесь три года, пока, по поверьям, плоть не сгниёт и не превратится в безвредную пыль. Если в течении этих трёх лет не появляется вампир, семья выкапывала кости, обмывала их в вине и уже окончательно хоронила, возвращая навечно в подземную постель.

Тихое и мирное исчезновение во тьме — вот самое лучшее, что можно было желать умершему. Но бывало что тело оставалось почти нетленным. Раздутое, с лоснящейся кожей, цвета сажи, оно, хоть и похоже на захороненного здесь мертвеца, теперь стало собственностью сил зла. «Надутый как барабан, и чёрный, как тысяча лет», греческий вампир — вот кто это был теперь. Звали его вриколакс, что означает «барабанноподобный». Тело и впрямь гудело глухо и протяжно, если по нему ударить. Древние вриколасы были ужасны, но не всегда злодейски опасны. У них ещё не возникала потребность к крови. Дьявол не до конца заполнил мёртвое тело, и оно словно застыло на полпути от жизни к смерти. Поговаривали даже, что некоторые вриколаксы пытались проникнуть в свои прежние владения, чтобы починить башмаки детям, наколоть дров, принести воды из колодца или даже вспахать поле, которое без них оставшиеся в живых родные обработать были не в состоянии.

Но всё же большинство вриколаксов наведывались домой для совсем иных, тёмных и злых дел. Они могли стать орудием мести за те злодеяния, которые совершили люди по отношению к их семье или к ним самим при жизни. Часто рассказывали истории о ревнивых мужьях, уличивших своих жён в неверности и убитых ими с помощью любовников, а теперь мстящих за вероломство и свою поруганную честь.

В этом случае их трупам не было покоя. Каждую ночь мёртвые уродливые лица возникали в окнах дома, наводя на неверную жену трепетный ужас. Это возвращение призраков в собственный дом случалось так часто, что появилась даже грубая греческая поговорка — «Вриколакс начинает со своей собственной бороды».

Но бывали случаи и совершенно обратные, когда нарушение обета, зло, причинённое близким людям, обрекало трупы на странствование по чуждой им теперь земле в поисках прощения или оправдания. Вот что произошло когда-то на одном из греческих островов, где над гаванями на поросшие соснами холмы взбираются маленькие каменные домики.

В одном из таких домов жила пожилая женщина, облачённая в траурные вдовьи одежды. Её видели повсюду, во всех уголках этого сурового острова. У этой вдовы было девятеро сильных сыновей, работавших в оливковых рощах за городом, и одна дочь, которую звали Арете.

Женщина собирала приданное своей хорошенькой дочке. И вот посватался к ней морской торговец. Мать долго колебалась, хотя он был человек добрый и благородный и к тому же обещал прекрасный свадебный выкуп. Но он собирался после свадьбы Арете далеко — в Персию, откуда был родом. Стала мать советоваться со своими сыновьями. Самый юный, Константин, уговорил отпустить девушку. Он улыбался своей милой улыбкой и уверял мать, что как только она захочет повидать Арете, будь то радость или горе, он сам приведёт сестру домой.

Наконец Арете, вышла замуж и покинула остров. Мать и сыновья продолжали жить, как и прежде, хотя женщина никогда не переставала скучать по своей дочери и оплакивать разлуку с ней. Она подолгу теперь стояла у моря и страстно звала дочку, будто это желание само по себе уже приведёт мать к Арете или принесёт её из-за моря. Но море возвращало ей только своё молчание, и единственным утешением матери были её сыновья, да ещё давнее обещание младшего Константина.

Но пришло время, когда и этого она лишилась. Занесенная одним из кораблей бубонная чума обрушилась на остров. Она распространялась быстро и беспощадно. Один за другим сыновья женщины заболели и умерли. Теперь в своем маленьком домике она чувствовала себя одинокой, старой и никому не нужной. И больше, чем обычно, стала тосковать по Арете. Она гневалась и роптала на покойного Константина, который не сумел сдержать обета.

Пытаясь облегчить и умерить свою печаль, она как-то ночью пришла в сосновую рощу, где были похоронены её сыновья. Часами стояла она перед могильными холмиками и сама не заметила, как стала шептать, говорить все громче, а потом и просто стенать. Наконец, она подошла к могиле Константина и прокричала старинное проклятие греков:

— Константин, неверный сын мой, — плакала она, — слушай слова матери! Желаю тебе никогда не иметь покоя и оставаться нетленным. Желаю, чтобы земля не приняла тебя. Желаю, чтобы черная земля исторгла тебя!