— А ты говорил — тыква… — начал Культя издалека.
— Что?
— Не ты ли утверждал, будто от тыквы одна моча? А ведь не являйся тыква мощным мочегонным средством, то глубина ямки, безусловно, не достигла бы необходимых размеров и никогда бы мы это стекло не нашли. И заметь, как точно я выбрал место!
— Ладно, — сказал простоватый Кнут, — будем считать его общим.
Культя сразу согласился, но до самого рынка продолжал разглагольствовать о том, какой он умный, что предпочитает тыквочки картошкам, о том, как сильно он напрягался, направляя струю в заветное место.
— Вот другие любят брызгать по сторонам, трясут своей елдой как идиоты, а я не такой, я все делаю с пользой. Правда?..
На рынке ещё не было ни души. Культя выбрал место посередине поляны и установил таз на вытоптанную землю. Он поворачивал его так и этак, стараясь, чтобы потенциальный покупатель увидел его с наиболее привлекательной стороны. Стекло Культя решил держать в руках.
Спустя некоторое время появились с набитым под рубахи товаром колхозники, отчего выглядели ужасно пузатыми. Некоторые, из тех, что позажиточнее, несли продукты в вёдрах, дырки в которых были искусно переплетены проволокой и замазаны глиной. Многих сразу заинтересовало стекло. За него предлагались и картошки, и тыквочки, но Культя запрашивал такое неимоверное их количество, что труженики полей обескуражено качали головами и отходили. Таз, несмотря на его крепкую ручку и жёсткий ободок, почему-то не привлекал большого внимания, хотя Культя расписывал его достоинства с огромным энтузиазмом. Один работяга предложил за него пару картошек, другой — малюсенькую тыквочку.
— Была бы жесть крепкая… — почему-то, словно сговорившись, твердили колхозники.
— Жесть, жесть, — Культя корчил пренебрежительную гримасу. — Ты посмотри, какой ободок упругий. А ручка? Это же металл! Из него можно сумку сделать.
— Вот если бы в нём дно было, — твердили колхозники.
— Дно, — фыркал Культя. — Где вы таз с дном найдете?
— Хотя бы дырявое. Мы бы залатали.
— Да отдай ты его хоть за что-нибудь, — советовал Кнут.
— Нет уж. Здесь не поменяю — в другой город пойдём. Туда, где люди посмышленее.
— Ладно, давай хоть свои способности продемонстрируем, а то что-то жрать захотелось.
— Давай, — согласился Культя, высматривая подходящую жертву. Облюбовав колхозника, который разложил перед собой кучу прекрасных продуктов, Культя со знанием дела реализовал свои способности, за что и получил одну из тыквочек для удовлетворения насущных пищевых потребностей. Теперь необходимо было сдать колхознику Кал. Эта обязательная процедура вменялась каждому коммунисту, дабы не возникало искушения получать продукты на халяву, сверх предписанных Членами Политбюро потребностей, а именно: раз в день. Культя уселся на глиняный горшок, положил тыквочку на колени и стал тужиться.
Через некоторое время друзья встретились на краю поляны. Они уж было собрались перекусить, как вдруг послышался громкий клич:
— Сбор Партвзносов!
Культя чуть не выронил тыквочку, но сразу опомнился, вытянул шею и выкрикнул визгливо:
— Сбор Партвзносов!
— Сбор Партвзносов! — заорал Кнут.
— Сбор Партвзносов! — крикнул кто-то невдалеке.
— Сбор Партвзносов!..
— Сбор Партвзносов!..
— Сбор Партвзносов!.. — слышалось со всех сторон. Народ тут же начал стекаться к памятнику Кузьмичу.
Случись в этот ответственный момент кому-то остановиться, повернуть в другую сторону или хотя бы замешкаться — и в Коммунизии на одного беспартийного стало бы больше.
В каждом городе Партвзносы принимал Секретарь Парткома. Он укладывал их в тачку, а потом, отделив необходимое количество для себя и своей жены, отвозил в Столицу.
Культя приблизился к монументу на дрожащих от патриотического восторга ножках. Его лицо горело вдохновением:
— Слава Партии! Да здравствует Коммунизм! Учение Великого Кузьмича — бессмертно! Слава мудрым руководителям Партии — Членам Политбюро!
Стоял невообразимый гвалт. Все орали примерно то же самое, стараясь перекричать друг друга.
— Да здравствуют наши вдохновители и учителя — Секретари Парткомов! — выдал Культя, сияя глазами. С гордым видом он поднял таз повыше, задержал руку, чтобы все оценили его щедрость, и бухнул своё сокровище под ноги Секретарю. Тот опустил глаза, скривил рот, немного удивился, присел, потрогал пальцем и, покачав недовольно головой, произнёс брезгливо:
— Не годится.
Культя чуть было не рухнул в обморок. Всю дорогу до памятника он боролся с собой. Хотелось продемонстрировать свою щедрость, отличиться, возвыситься над толпой, бросающей в тачку картошки и тыквочки, и вдруг… такой облом.
— Тыкву клади, дурак, — зашипели вокруг.
Культя уложил тыквочку на кучу. Секретарь одобрительно кивнул.
Кнут сдал три картошины. Кто-то, не имея продуктов, стягивал с себя единственную рубаху, а кто-то и штаны. Никому не могло прийти в голову явиться к Великому Кузьмину с пустыми руками, или, скажем, голым, чтобы наглядно продемонстрировать свою невзнососпособность. В таком случае Секретарь тут же произносил душераздирающую речь о вредителях, льющих воду на какую-то там неведомую капиталистическую мельницу, вражьих происках, саботаже, антикоммунистическом заговоре, после чего протягивал руку и забирал Партбилет.
