Призраки Фортуны - [5]

Началось все с шуток: ласкалась и причитала «дяденька да дяденька». Потом Санька осмелела и обнаружила под одеялом истинную причину всех успехов фельдмаршала Российской империи, точнее, размеры его «причины». И между дяденькой и племянницей сложились особые отношения. Обезумевший от восторга и опаленный огнем неведомого дотоле наслаждения молодым девичьим телом, Григорий Александрович первое время медленно и страстно учил девушку премудростям любви. Но очень скоро Санька, осмелев, взяла «бразды правления» в свои руки. И с этого момента Потемкин уже более с ней не расставался. Только сестры — мал мала меньше, — взрослея, подъезжали ко двору вельможного дяденьки и вливались в этот маленький, но «теплый» семейный коллектив, где их быстро вводила в курс дела старшая сестрица. Французский посол де Сегюр только диву давался, описывая своему монарху «особенности быта и забав русских олигархов».

Екатерина тоже знала об этом. Любовная страсть их с Потемкиным к тому времени угасла, хотя взаимное уважение, как у проживших бок о бок и вместе состарившихся супругов, сохранилось. Прекрасно зная слабости друг друга, они относились к ним с пониманием. К тому же Екатерина была уверена: по-настоящему он любил все равно только ее. Любил как жену и как государыню, и за это она ему все прощала.

А племянницы у Потемкина и вправду были прехорошенькие. Милые, пригожие и, главное, умненькие, что особенно ценила в женщинах Екатерина. А что ухоженные да изнеженные, так то понятно — не зря дядька считался самым богатым человеком империи! Государыня и сама бы их с удовольствием потискала. И в ней кровь бурлила, требуя все новых увлечений. И увлечения эти не переставали находиться. Благо, что «ее Гриц» держал это под своим неусыпным контролем.

Глава четвертая Закат фаворита

1787 год. Крымская дорога Дмитриева-Мамонова

С утра Екатерина почувствовала себя неважно, и потому было принято решение, что как минимум до обеда с ней в карете поедут только особо приближенные лица: две фрейлины и ее новый любимчик Дмитриев-Мамонов. Озабоченный здоровьем царицы, присоединился к ним и Потемкин. От нечего делать он из-под прикрытых век осторожно наблюдал за фаворитом.

«Теперь за этим глаз да глаз нужен, — покачиваясь в такт движению кареты, размышлял Потемкин. — Тоже ужо не Сашка, а Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов, граф Священной Римской империи! При беседах государыни с самим императором Иосифом присутствует! Гляди ты, важная птица какая стала! Но этот хоть послушный — знает птичка, с чьих рук клюет».

Потемкин вспомнил, как взял его к себе адъютантом из Измайловского полка. Как приглянулся ему тогда молодой человек. Что красив — это понятно, без этого никуда. Но было в молодом Дмитриеве-Мамонове еще что-то, что сразу привлекло внимание Потемкина. Правда, не сразу этому нашлось определение. Долго не мог он сформулировать для себя, что же именно так привлекло его в этом молодце. Но потом сообразил: Мамонов только что имя носил такое бравурное, геройское — Александр. На деле же оказался меланхоличным, вечно погруженным в свои мысли, тихим молодым человеком. «Тюфяк, без взлетов и фантазий», — решил про себя Потемкин. Как раз идеальный кандидат!

Как только Потемкин в этом уверился, так и представил его Екатерине. И пошло-поехало как по писаному. Потекли денежки казенные в закрома теперь уже Дмитриевых-Мамоновых, даром что семейство оказалось многочисленное. «Ну да, Рассея-матушка большая, все стерпит! Земель да угодий, золота да чинов еще на сто таких Мамоновых хватит, — не без гордости за отечество успокаивал себя князь. — Ничего, пусть побесится Катенька. Как косицу ни завивай, а волос-то с того только редеет», — философски рассуждал про себя опытный царедворец.

И вот теперь, не без некоторой печали, приходилось думать о «закате» Мамонова. Предрешен вопрос был тогда, когда уселся молодой красавец за стол переговоров императрицы с самим Габсбургом, с самим австрийским императором, куда даже Потемкина не позвали. Тут-то и порешил светлейший: все, и с этим пора прощаться. «Жаль, хороший был малый — спокойный. Ну да ведь Катюху-то как понесет, что ту колымагу под гору, — так ужо и не остановишь!» — вздыхал про себя Григорий Александрович, из-под прикрытых век наблюдая за любовником своей жены, хмуро уставившимся в окно дормеза.

Причин хмуриться у Александра Матвеевича было предостаточно. «Это же надо, чтобы я да своими руками…» — кусал губы граф Дмитриев-Мамонов. Хоть и был он еще молод и слыл человеком не семи пядей во лбу, но опыта при дворе поднабрался достаточно, чтобы разобраться в хитросплетениях придворных интриг, тем более когда все было шито белыми нитками. Да и повторялось все по одной и той же набившей оскомину схеме. «Хоть бы чего новенького придумали!» — угрюмо хмурил брови Мамонов. Но самым обидным было то, что он сам же и порекомендовал Потемкину этого поручика, чтоб его Бог пришиб! И видя теперь, как императрица все чаще поглядывает на Резанова, то и дело подзывает его к себе Потемкин, отправляя то с одним, то с другим поручением, демонстративно подчеркивая тем самым особое к нему расположение, Мамонов не мог не признать, что где-то он просчитался. «Вот уж действительно слепа Фортуна, — не без грусти думал Мамонов, тайком поглядывая в окно на гарцующего неподалеку и отдающего какие-то распоряжения Резанова. — И ведь надо же! Своими руками себе же поджилки и подрезал!» — сокрушался Александр Матвеевич, лихорадочно пытаясь найти решение возникшей проблемы.