Призраки долины папоротников - [12]

— Только не заставляй меня думать, что ты, гальюнный червяк, решил справить нужду в моем нужнике! — пригрозил он таким скверным тоном, что у Кэтрин задрожали поджилки.

Собрав в кулак всю свою смелость, она, отодвинув щеколду, выскочила за дверь и сразу же сообщила:

— Я только хотел там убраться, вот и тряпка, глядите. Вы, верно, решите принять ванну, сэр! Я так подумал…

Флэтчер сграбастал ее за грудки, вскинул в воздух и пришпилил к стенке каюты, словно какого-то мотылька. Вместо иглы он пронзал ее взглядом, подозрительным, полным злобы и неприятия.

— Не дури меня, мерзкий крысеныш! Я ведь вижу, когда меня водят за нос. Думаешь, умный нашелся? Знаешь, что я делаю с такими, как ты? — Он разжал пальцы и потянулся к боцманской дудке, та всегда лежала у него под рукой. Как будто нарочно передвигалась в его направлении, как домашний питомец — за любимым хозяином…

Кэтрин, получив на секунду свободу, ринулась было к дверям, но мужчина сшиб ее, со всей силы огрев по ногам. Полетев к стенке каюты, она задохнулась, когда тело Флэтчера придавило ее, словно грот-мачта блоху.

— Я тебе сейчас покажу, как гадить не в своем нужнике, червь! — цедил он, пытаясь удержать ее руки. И вдруг замер — Кэтрин поняла почему: она некрепко затянула повязку, и та сбилась в процессе драки — Флэтчер почувствовал то, чего у парня в принципе быть не могло: мягкую женскую грудь. И на мгновение оцепенел…

Но лишь на мгновение, так как злобная кровожадность сменилась вдруг в нем сладострастной ухмылкой.

— Баба на корабле, — выдохнул он ей в лицо. — Настоящая баба, да разрази меня гром, недоноски не поверят в такую удачу! — Он пребольно стиснул ей грудь полной ладонью, и Кэт задохнулась от омерзения.

— Отпусти меня, гад!

— Только после того, как увижу, что у тебя между ног, моя цыпочка.

— Грязный мерзавец!

— Еще и горячая. Как же я сразу не догадался?!

Он так распалился предвкушением женского тела, что утратил должную осмотрительность, чем Кэтрин не преминула воспользоваться: извернулась, ударив Флетчера коленом меж ног, и бросилась вон из каюты.

— Эй, ты чего? — закричал кто-то из моряков, увидев ее безумное бегство по палубе и то, как она забралась на фальшборт, хватаясь за ванты.

— Флэтчер опять распустил свою дудку? — предположил кто-то другой.

Тут и сам капитан буквально вывалился наружу и закричал страшным голосом:

— Схватить эту бабу! Убью мерзкую тварь, но сначала ты у меня хорошенько «попляшешь».

Глаза их встретились через все расстояние палубы, и такая злоба полыхала в обоих, что могла разжечь бы пожар, подобно двум кремням, звякнувшим друг о друга.

— Какая баба? — произнес кто-то в недоумении.

Послышались шепотки, возгласы недоверия, и Кэтрин, решив, что лучше умрет, чем позволит Флэтчеру к себе прикоснуться, разжала пальцы и полетела за борт.

7 глава

Эден Аддингтон обожал прогулки пешком, еще больше — пробежки до колотья в обоих боках, но бегать «юному джентльмену», как величали его в школе для мальчиков, позволительно лишь во время спортивной игры. Да и то умудрившись не растрепать идеальной прически…

У Эдена с этим были проблемы: его волосы, непокорные правилам, как и нрав (в этом он видел влияние старшей сестры), лежать волосок к волоску не желали и подчас странно вздыбливались самым удивительным образом. Строгий директор ни раз и ни два отчитывал «мальчика» за неопрятность…

Впрочем, это самое обращение «мальчик» казалось Эдену оскорбительным — он давно не ребенок! — и потому взбунтоваться хотя бы неопрятной прической было даже приятно. В остальном он был даже покладистым и сносил школу кротко, как сносят любое необходимое зло…

Если бы только не этот отвратительный воротничок!

Он рванул верхнюю пуговицу рубашки и зашагал по дороге счастливее, чем был секундою раньше. Их экипаж с Томасом на облучке успел скрыться в воротах Раглана, а он все шагал и шагал, вдыхая воздух, насыщенный морем, и радуясь, что вернулся домой. Пусть даже на время… Он увидит родителей, Кэтрин и крошку Мари, младшую Аддингтон, а еще будет странно не застать на кухне Альвину… Старая травница умерла прошлой осенью. Эден по ней горевал, как по родной, вот и сейчас сердце сжалось от горького чувства. Кто там теперь управляется вместо нее? Да и может ли быть этот кто-то «вместо нее»? Казалось кощунством даже представить, что святое святых старой служанки отдано в вотчину новому человеку.

Эден в принципе не понимал, как Альвина могла умереть: ведьмы бессмертны, считал он долгие годы… а потом повзрослел, стоя над могилой служанки с заплаканными глазами. Мама тоже по ней убивалась, он слышал, как она сказала отцу: «Не представляю, как мы станем жить без нее. Альвина долгие годы была как бы сердцем Раглана!» И отец молча кивнул: у него, понял Эден, стиснуло горло.

Кэтрин, его любимая Кэтрин, тогда весь день просидела в пещере у моря, и он знал, что она тоже горюет, пусть и стыдится выказать чувства. Слезы казались ей стыдными, как прогулка без панталон, и она их копила в себе, как алчные люди копят богатство, но Эден не был уверен, что такое сомнительное богатство, как невыплеснутые эмоции, может кого-нибудь сделать счастливее. Он надеялся, Кэтрин однажды это поймет и станет счастливой, как всегда и хотела…