Призраки Бреслау - [31]

Тут же последовал комментарий фрау Цеше:

— Вот ведь как, дорогая фрейлейн Вильк, ребенок-то сразу и утих. Это — отец малышки, точно. Видите, как они похожи? И слезы у него по харе текут.

— У нее отец на войне погиб, дура баба! — рявкнул столяр Францковяк.

Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, четыре часа дня

Мок проснулся в камере предварительного заключения номер три, помещавшейся непосредственно в здании полицайпрезидиума на Шубрюкке, 49. Голова была тяжелая, по всему телу разлилась усталость. Эберхард прикрыл глаза. Ему вспомнился сон — смутный, нереальный и печальный. Луг, лес, зеленая трава, журчащие ручьи. Еще там была женщина — красивая, рыжеволосая, с нежным взглядом и сухими мягкими ладонями. Тюремный стражник Ахим Бюрак по просьбе Мока заварил ему в кружке мяты. Эберхард отпил глоток и с радостью убедился, что может обойтись и без декокта. Похмелье бесследно улетучилось вместе с утренними треволнениями. Мок ощутил прилив крови к голове, вспомнил, как ему на щеку с головы повешенного Вошедта упала капля крови, в ушах зазвучали слова комиссара Мюльхауса: «Теперь понятно, почему я вас отстраняю? Кого вы еще допрашивали? Кому еще подписали приговор? Кто следующий погибнет в этом городе?» Маленькая девочка сначала пытается Мока отпихнуть, а потом доверчиво прижимается к нему… Дворы-колодцы на Ройшерштрассе, опрос жителей… «Никто ничего не знает, она часто выходила по ночам, но всегда возвращалась, вчера в четыре утра была дома…» Смолор вырывает у него из рук перепуганную девочку со словами: «Мы его поймаем, с Мюльхаусом или без него, обязательно поймаем. Еще очень рано, у нас весь день впереди…» Дальше перед глазами все расплывается — Смолор заталкивает его в автомобиль: «Вы всю ночь не спали, отдохните, малышкой займется столяр». Кружка мятного отвара и камера номер три…

Мок поднялся с нар, сделал несколько приседаний, подошел к двери и постучал. Старый тюремный стражник Ахим Бюрак отомкнул дверь и произнес с характерным силезским выговором:

— Первый раз вижу полицейского, который спит в камере номер три, хоть и не пьян.

— Некоторым просто негде больше выспаться. — Мок провел рукой по жесткой щетине. — У меня к вам еще просьба, Бюрак… Бритвы не найдется?

Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, шесть вечера

Гостей в «Венгерском короле» было пока что немного. Портьеры были задернуты всего лишь в одном кабинете, и недавно занявшие его дамы — слышались их высокие голоса — все никак не могли поудобнее разместиться. Занавеси колыхались под аккомпанемент странного звона, будто по перилам кабинета кто-то колотил металлическим прутом.

— Зонтики пристраивают, — шепнул Моку Адольф Манцке, молодой кельнер, что помогал вчера перенести в авто бесчувственное тело Рютгарда. Сегодня Мок не заказывал спиртного — что не вызвало у Манцке восторга, — но банкнота в двадцать марок, которой постоянный клиент расплатился за шницель по-венски, не спросив сдачи, поправила кельнеру настроение.

— Как вас зовут, молодой человек? — осведомился Мок и, услышав ответ, продолжил: — Объясните-ка мне вот что. Вчера я попросил вас позвать извозчика, а вы пригнали автомобиль, который обычно развозит тех, кто подшофе. Так?

— Так, — подтвердил Манцке и нагнулся пониже, увидев, как Мок складывает вчетверо еще одну двадцатку.

— Извозчичьи лошади загрязняют тротуар у входа в заведение. Вы ведь так сказали?

— В точности так. — У кельнера уже затекла шея. — Герр… герр… Не знаю вашего имени и титула…

— Называйте меня Периплектоменос. — Моку вспомнился сибарит из комедии Плавта[28] «Хвастливый воин». — Как тогда вы объясните поведение одного кельнера из вашего заведения, которому некая дама велела привести кучера? Он сказал, что немедленно выполнит поручение. А, Манцке?

— Может, он за щедрое вознаграждение вызвался найти извозчика на какой-нибудь дальней улице? — Кельнер глаз не сводил с двадцатки, которую Мок вертел между пальцами. — Да вы лучше сами его спросите…

— Вы правы, Манцке. — Мок сунул деньги кельнеру в жилетный карман. — Но я не помню этого кельнера в лицо… Поможете мне его найти?

Манцке кивнул и исчез в глубине ресторана. Музыканты поклонились публике. Грянули трубы. Фордансерки (одна из них, черноволосая, улыбнулась Моку), не вставая с мест, закачались в такт музыке. Трое немолодых мужчин за столиками у танцпола курили и поедали глазами девушек. Один, расхрабрившись, подошел к черноволосой. Та как бы нехотя поднялась с места, одарив Мока разочарованной гримаской.

Полицейский принялся было за гусиный паштет, но ему помешал Манцке: возник из тьмы, положил на столик салфетку, и только его и видели. Под салфеткой лежал клочок бумаги, на котором было четко и разборчиво написано: «Поцелуйте меня в жопу».

Мок протер глаза, закурил, еще раз перечитал. В ушах у него зазвенело.

Погасив сигарету, полицейский направился вдоль столиков к бару. Манцке был тут — принимал у бармена высокие кружки с пивом. При виде Мока молодой кельнер кинулся на кухню. Мок был быстрее. О створки двери Манцке приложился всем телом — хорошо еще, что ресторанные двери при малейшем толчке распахиваются как бы сами по себе, — ввалился в проход, ведущий в кухню, но дальше не побежал, остановился у столика, за которым сидел лысый кельнер и считал свои чаевые. Бросив выразительный взгляд на лысого, Манцке приосанился и извинился перед клиентом за задержку — бутылка джина будет доставлена сию секундочку.