Призраки - [8]
Подумать только, две недели назад я считал этого человека героем. О-о, мой дорогой герцог, я распишу вас как следует в своей книге, и ни один серебряный идол не поможет: читатели всласть посмеются над вами.
15 ноября. Как странно! Этот дурачок, сын вице-префекта, в сотый раз услышав мои разглагольствования о Медее да Карпи, внезапно вспомнил, что в детстве, когда он жил в Урбании, нянька пугала его тем, что придет, мол, мадонна Медея, примчится по небу на черном козле. Герцогиня Медея превратилась в этакую буку для непослушных мальчишек!
20 ноября. Я странствовал вместе с профессором средневековой истории, показывая ему окрестности. В том числе поехали мы и в Рокка Сант-Эльмо, посмотреть на бывшую виллу герцогов Урбании — виллу, где Медея пребывала в заточении с того момента, как Роберт II выступил во владение герцогством и вплоть до заговора Маркантонио Франджипани: после этого ее немедленно перевели в отдаленный женский монастырь.
Мы проделали долгий путь по совершенно пустынным долинам Апеннинских гор, несказанно мрачным… Узкие кромки дубовых рощиц окрашены в красно-коричневые тона, крохотные участки травы покрыты инеем, последние немногочисленные листья тополей желтеют над бурными пенными потоками, под морозным дуновением трамонтаны[43], а горные вершины укрыты серыми облаками… Завтра, если ветер не утихнет, мы увидим их — закругленные снежные шапки на фоне голубого неба. Сант-Эльмо — это разнесчастная деревушка на высоком горном хребте в Апеннинах, откуда итальянцев уже вытеснили северные соседи. Путь туда лежит через нагие каштановые леса — они тянутся миля за милей, и запах размокших прелых листьев витает в воздухе, а из пропасти доносится рев потока, переполненного ноябрьскими дождями. Возле аббатства Валломброза каштановые рощи сменяет густой темный ельник. Затем открываются просторы лугов, со всех сторон продуваемые ветрами. Дикие скалы, покрытые недавно выпавшим снегом, уже совсем близко. А на склоне холма высится герцогская вилла Сант-Эльмо, большое квадратное строение из темного камня. Окна забраны решетками, полукружья лестниц ведут к парадному входу с каменным гербом, а с обеих сторон стоят на страже сучковатые лиственницы. Теперь виллу сдают хозяину здешних лесов, и он сделал ее хранилищем для каштанов, хвороста и угля, которые охотно разбирают соседи.
Мы привязали поводья лошадей к железным кольцам и вошли. В доме была только старуха с растрепанными волосами. Эта вилла — бывший охотничий домик, построенный примерно в 1530 году для Оттобуоно IV, отца герцогов Гвидальфонсо и Роберта. В некоторых комнатах когда-то были фрески и дубовые резные панели, но все они не сохранились. Лишь в одном из залов уцелел большой мраморный камин — точно такой же, как во дворце Урбании, с великолепным изваянием Купидона на синем фоне. Грациозный нагой мальчик держит в руках две вазы: в одной — гвоздики, в другой — розы. Но в комнате запустение, повсюду валяются вязанки хвороста…
Мы возвратились домой поздно, профессор пребывал в чрезвычайно дурном расположении духа из-за того, что поездка оказалась бесплодной. В каштановой роще нас застигла метель. Снег медленно падал, укрывая белой пеленой землю и деревья, и благодаря этому зрелищу я словно вернулся в Познань, где провел детские годы, и снова стал мальчишкой. Я пел и кричал, чем привел в ужас своего спутника. Если слух об этой выходке дойдет до Берлина, дело обернется против меня. Историк двадцати четырех лет орет и горланит песни — в то время, как его сотоварищ проклинает снег и плохие дороги!
Ночью я не мог уснуть, глядя на тлеющие угли и размышляя о Медее да Карпи, заточенной зимою в одиночестве Сант-Эльмо, под стоны елей, под рев бурана, когда всюду падает снег, а на многие мили вокруг нет ни единой живой души. Мне чудилось, что я видел все это наяву, что я каким-то образом превратился в Маркантонио Франджипани, пришедшего освободить ее, — или то был Принцивалле дельи Орделаффи? Полагаю, всему виной — долгий путь, необычное ощущение от покалывающих лицо снежинок или, возможно, пунш, выпитый после обеда по настоянию профессора.
23 ноября. Хвала Господу, баварский умник наконец-то уехал! За эти дни, что он провел здесь, я чуть было не сошел с ума. Рассуждая о своей работе, я однажды поведал ему о своих изысканиях насчет Медеи да Карпи, а он удостоил меня ответом, что такие истории — не редкость в мифопоэтике Ренессанса (старый идиот!) и что тщательное исследование опровергнет большую их часть, как случилось с весьма распространенными легендами о Борджиа и прочих знаменитых личностях, а кроме того, обрисованный мною образ женщины психологически и физиологически неправдоподобен…
24 ноября. Не могу нарадоваться, что избавился от этого глупца; я был готов задушить его всякий раз, как он заговаривал о Даме моего сердца — ибо таковой она стала, — называя ее Метеей. Мерзкое животное!
30 ноября. Я потрясен до глубины души тем, что сейчас случилось; начинаю опасаться, не был ли прав старый ворчун, утверждая, что не стоит мне жить одному в чужой стране — мол, это вредно для психики. Сам удивляюсь, отчего я пришел в такое взбудораженное состояние из-за случайно найденного портрета женщины, умершей три столетия тому назад. Учитывая происшествие с дядей Ладисласом и другие примеры помешательства в моей семье, мне бы поистине следовало избегать волнения из-за таких пустяков.
