Призрак улыбки - [55]

Ладно, сказала я, даже если все это оказалось всего лишь приключением на одну ночь, оно все равно было прекраснейшим из всех любовных приключений, и, хотя в данный момент я чувствую себя так, словно кто-то разрезал мне сердце на сто кусочков, я ни секунды не жалею о том, что было. Возможно, когда-нибудь я попробую написать об этом рассказ, сделав, естественно, необходимые пристойные купюры. Называться он будет: «Как я провела выходные накануне Хэллоуина: история, рассказанная представительницей третьего поколения фатально невезучей в любви семьи».

Вымывшись, одевшись и уложив вещи (серебряные украшения и тушь «коричневая норка» на месте), я стала наконец хоть как-то походить на саму себя. Одну сережку в виде гладкого кольца было никак не найти, неважно: скорее всего, завалялась среди вещей в сумке. «Прощай, Пимико», — произнесла я, и кошечка на секунду открыла, а потом сразу закрыла блестящий голубой глаз. Непонятно было, кто, собственно, за ней присматривает, когда хозяин отправляется в свои таинственные путешествия.

Гаки-сан был в прихожей, загадочный и отрешенный, в круглой бамбуковой шляпе с большими полями, скрывавшими все лицо. Черный плащ поверх двухслойного белого кимоно, белые хлопчатобумажные легинсы, соломенные сандалии, а в руках — деревянный посох с навершием в виде цветка лотоса. Казалось, месяцы прошли с того момента, когда я впервые увидела этот посох и эти сандалии стоящими в углу прихожей. С трудом верилось, что всего лишь двенадцать часов провела я в храме. А мой пылкий возлюбленный казался теперь незнакомцем — безликим пилигримом, которого я мимолетно встретила на дороге.

Больше всего ненавижу в мужчинах, подумала я, что они совершенно разные в темноте и при дневном свете. Можно подумать, что на рассвете с ними, как с пьющими эмоции вампирами, происходит какая-то таинственная метаморфоза.

Сидя на лестнице, я зашнуровывала кроссовки, когда вдруг Гаки-сан приподнял шляпу и обратился ко мне. Его волшебных глаз по-прежнему не было видно, и все время, пока он говорил, я напряженно смотрела на его двигающиеся губы. «Я понимаю, что ты ожидала совсем другого, — сказал он, — и я прошу у тебя прощения. Я в самом деле люблю тебя, и все, что я говорил тебе ночью, — правда. Через год — в десятый день десятого месяца я буду здесь и буду ждать тебя: все будет как было, я обещаю. Но до этого, пожалуйста, не приезжай сюда и не пытайся со мной связаться. Год пролетит очень быстро. Скоро, скоро мы будем вместе».

Он поклонился, в преувеличенно вежливой японской манере коснувшись носом колен, и этот безукоризненно вежливый поклон иголкой пронзил мне сердце. Хоть мы и подарили друг другу сотни нежнейших и сокровеннейших поцелуев, чтобы жить дальше, мне нужен был еще один, прощальный. Но Гаки-сан только еще раз согнулся вдвое в глубоком поклоне.

— Одзаки-ни, — сказал он, — прости, что я вынужден уйти первым, — и исчез, закрыв за собой дверь.

— Я буду верна тебе, обещаю, — крикнула я вдогонку, но этого мне, конечно же, было мало. Мне нужно было, чтобы он ответил: «И я тоже».

Так и не зашнуровав кроссовки, я подхватила свои сумки и побежала вниз по дорожке к воротам, но проселочная дорога была пуста. Он обогнал меня всего секунд на тридцать, но словно улетел или растаял в воздухе. Как это все-таки странно, недоумевала я, шагая по дороге, обыкновенной дороге, которая так пугала меня вчера вечером. Но тут запахло выхлопными газами и прямо передо мной остановился допотопный бледно-зеленый автобус.

— Куда вам? — спросил водитель. Это был пожилой человек с кожей цвета каленых орехов и улыбкой, обнажавшей металлические зубы, но не обычные золотые коронки, а серебряные вперемешку с бронзовыми. Мне и самой хотелось бы это знать, подумала я, залезая в автобус, но вслух сказала только: — Домой, в Киото.

— Понятно, — произнес старик с загадочной улыбкой. — Значит, обратно, в реальный мир.

* * *

Осень, зима, весна, лето. Дни шли за днями, складывались в месяцы, те — во времена года, но, как бы я ни была занята, как бы ни отвлекало меня окружающее, часа не проходило, чтобы я не думала о Гаки-сан. Мое сердце было надежно укрыто панцирем потерявшей координаты любви, и мужчин я как бы не замечала, хотя они были всюду, куда бы я ни отправилась: хипповатый автор романов тайн в Новой Зеландии, роскошный издатель журнала в Нью-Йорке, ботаник с дипломом Оксфорда, выступающий в качестве знахаря, который при свете луны изгоняет нечистую силу из духов растущих в Океании деревьев, сентиментальный делец, специализирующийся на ловле тунца, что оказался рядом со мной в самолете, летящем из Гуама в Яп, в золотисто-кремовом шелковом костюме, из-под которого выглядывала футболка с надписью «Флиппер».

Благодаря зловредному стечению обстоятельств, я даже столкнулась с тем нежеланным гостем, от которого уклонилась, сбежав в минувшем октябре в Долину Ада. Удачливый продюсер в области документального кино, он, много путешествовавший, остроумный, способный, теоретически подходил мне по всем пунктам. Однако на практике его общество вызывало необъяснимое отвращение. Мне неприятен был исходивший от него запах мускуса, не нравилась болтающаяся в ухе связка сережек и прихотливая, колючую проволоку напоминающая татуировка, а непрерывные уверения в необыкновенной и судьбой предопределенной тяге только усиливали антипатию. Мы буквально столкнулись лбами в аэропорту Сан-Франциско, когда одновременно покупали пироги из дрожжевого теста в подарочной упаковке. К счастью, разговор был короткий; отбегая, чтоб поспеть на свой рейс в Загреб, он бросил через обтянутое черной кожаной курткой плечо: «Но ты помечтай обо мне сегодня ночью, идет?»