Призрак улицы Руаяль - [59]

— Здравствуйте, мадемуазель, — произнес Николя.

— Я не мадемуазель. Это Элоди была мадемуазель. Я Женевьева. А ты?

— Николя. Говорят, вы больны?

— Да. Но не так, как Мьетта.

— Вы любите Мьетту?

— Да, только она слишком много плачет. Я не люблю Элоди.

— Свою кузину? А почему?

— Она никогда не хочет играть со мной. Мьетта очень больна. Я думаю, что это из-за чудовища.

— Чудовища?

Она подбежала к Николя и схватила его за руку.

— Того самого, который утащил ее на праздник.

— Откуда вы знаете? Вы же были больны и лежали в кровати.

— Нет, нет! Я встала, легла под дверью и все слышала. Я все знаю! Всегда все знаю. Я видела, как Мьетта ушла с чудовищем с белым лицом. На нем была огромная черная шляпа, а потом другие…

— Что за другие?

— Те же самые.

— Вы хотите сказать, что они ушли, а потом вернулись?

В раздражении девочка принялась дубасить его своими маленькими кулачками.

— Нет, нет, ты ничего не понимаешь…

На пороге возникла мадам Гален.

— Что вы делаете в комнате моей дочери, сударь? — сухо спросила она. — Вам мало было навязать нам свое присутствие, вы еще и ребенка хотите замучить!

— Я никого не мучаю, сударыня. Я разговаривал с вашей дочерью, и рано или поздно я эту беседу продолжу, как бы вы ни противились.

Не обращая внимания на перепалку взрослых, Женевьева, плотно сжав губы и устремив взор в никуда, принялась прыгать то на одной, то на другой ноге, при этом что-то напевая без слов.

Николя пристально смотрел на госпожу Гален; он чувствовал, что тайна этой женщины каким-то образом связана с убийством племянницы Галена. Несмотря на очевидную молодость, красота ее начала увядать, а с лица не сходило тревожное выражение. Откуда взялась тень, омрачавшая ее лицо? Печаль от не оправдавшего надежды брака, страдания деликатной души, не сумевшей перебороть неуважение к мужу? Из каких нитей соткан ее сильный характер, проявившийся как в защите своего ребенка, так и в упорном нежелании отвечать на вопросы — несмотря на риск навлечь на себя самые серьезные подозрения.

— Сударыня, помните, вам нечего меня бояться; я могу все выслушать, все понять и помочь вам. Ради всего святого, говорите. Если вам что-то известно, защитите себя и расскажите мне, как вы провели время вечером накануне катастрофы. Иначе ваше молчание будет расценено как ложь и попытка сокрытия истины.

Она пристально уставилась на него, и он ощутил, как ее ненавидящий взор обжигает ему кожу. Неожиданно она открыла рот, и ему показалось, что она сейчас заговорит. На щеках ее вспыхнул яркий румянец, она поднесла ладони к покрасневшему лицу, и оно снова приняло жесткое выражение. Он почувствовал, что готовность снять защиту и уступить его просьбе прошла: госпожа Гален быстро спохватилась и вновь закрылась в невидимой крепости. Судорожно прижав к себе дочь, она отступила, испепелив Николя исполненным ненависти взглядом.

Встретив в коридоре Шарля Галена, Николя подумал, что тот, скорее всего, слышал их разговор, но не пожелал вмешаться, И решил по горячим следам узнать имя семейного нотариуса. Гален замигал, замотал головой и не произнес ни слова. Но комиссар настаивал, и в конце концов меховщик сообщил, что это мэтр Жам с улицы Сен-Мартен, той, что неподалеку от улицы Урс. В этот момент появился Семакгюс с корзинкой в руках и с Сирюсом на поводке; пес выглядел помолодевшим и вилял хвостом, радуясь неожиданной прогулке.

— Кого я вижу! — воскликнул Николя, в то время как Шарль Гален, воспользовавшись заминкой, улизнул. — Да вы нагружены, словно мул!

— Вот, делаешь друзьям добро, а они тебя же и обзывают! По дороге сюда я завернул в ресторацию Алигр. Но идемте же…

В комнатке Николя корабельный хирург продемонстрировал принесенные им сокровища: каплуна, зажаренного в соли крупного помола, языки из Вьерзона, бутылку бургундского. Дополняли пир хлеб и миндальное печенье. Друзья без всякого смущения расположились за туалетным столиком. Хирург попытался снова привлечь внимание Николя к нежелательным последствиям, которые может повлечь за собой официальное признание сверхъестественного характера наблюдавшихся явлений.

— Какого черта, — заключил он, — мы же не в дебрях Африки, не в наших заморских факториях, чтобы верить в чудеса.

Желая рассмешить Николя, помрачневшего от его речей, Семакгюс рассказал про последнее «чудо», случившееся в Париже десять лет назад. Во время одной из процессий в предместье Сент-Антуан народ вообразил, что гипсовая статуя Святой Девы, стоявшая в нише одного из домов, повернула голову, дабы приветствовать своего божественного сына, чье изображение проносили мимо. На следующий день не меньше пятидесяти тысяч человек захотели поставить свечу к подножию статуи. Народ запрудил всю улицу, и полиция не знала, как заставить всех разойтись.

— И в чем же оказалось дело? — с улыбкой спросил Николя.

— А вот в чем. Статуя стояла в нише дома, где находилась бакалейная лавка, торговавшая свечами. И когда люди скупили все свечи, опустошив и лавку, и склад, статую сняли, увезли и спрятали в потайном месте.

— Ваш рассказ напомнил мне, — произнес Николя, — как 25 апреля, в ночь на Святую Пятницу, Сартин отправил меня на церемонию в Сент-Шапель. Там тоже собралась огромная толпа, и нужно было проследить, чтобы не случилось беспорядков. Вы знаете, согласно поверью, одержимый, явившийся в эту ночь в церковь, может избавиться от терзающих его бесов и вернуть себе прежнее здоровье. Для этого священник прикасается к нему святыми реликвиями — подлинными частицами Святого креста. Я сам видел — стоило частице Креста коснуться недужного, вопли и конвульсии прекращались, и больной покидал храм исцеленным. А потом Сартин объяснил мне, что исцеленные больные были нищими, которых за небольшую плату наняли сыграть этот спектакль! И как после этого верить, когда почтенные священники сами соглашаются ломать столь недостойную комедию?