Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время - [3]

Вслед за Тимом он обошел дом сзади, вспомнив, что они еще не закончили работу над ямой между корнями одной из яблонь. Надо было попытаться прорыть ход прямо под одним из деревьев и выйти с другой стороны. Тим, при всех своих недостатках, на подобные дела всегда шел охотно и даже, насколько это возможно для собаки, сам вносил предложения.

Они еще немного потрудились над ямой, но наткнулись на очень толстый корень и решили идти домой, к чаю. За столом уже сидела Эллен с подругой, бледной девчонкой с косичками, наверняка из тех, у кого современная кухня и ковры на лестнице. Они встретили его неодобрительными взглядами.

— Мой брат, — сказала Эллен. Подруга сочувственно кивнула.

К чаю были пшеничные лепешки и швейцарский кекс. Джеймс сел за стол веселый и голодный.

— Мамочка, — сказала громко Эллен, — по-моему, Джеймс мог бы вымыть руки перед едой. Особенно когда у меня гостья…

Называть маму «мамочкой» было новой выдумкой Эллен. Она думала, что это звучит изысканно. Джеймс бросил на нее свирепый взгляд.

— Принято, — сказала миссис Харрисон. — Пойди вымой руки, Джеймс.

Он пошел в ванную и вымыл тыльные стороны рук, оставив ладони в неприкосновенности. Пусть Эллен не думает, что она одержала полную победу. В зеркало ему усмехнулась его веснушчатая физиономия, увенчанная копной светло-желтых волос. Он попробовал некоторые свои выражения: зловещую ухмылку злодея из вестерна; ликующую улыбку капитана команды, выигравшей кубок финала (в вытянутой руке — кубок, вернее, кружка для полоскания зубов); грозный оскал чемпиона по боксу (последний получился особенно хорошо: с полотенцем на плече и влажным зачесом). В его комнате слышались какие-то постукивания. Конечно, Тим. Ему запрещалось входить в спальни, потому что он вскакивал на кровати и рыл там себе неопрятные гнезда. Но бороться с этим было невозможно. Он, видимо, научился открывать двери.

Снизу послышался голос матери:

— Джеймс! Тебе было предложено вымыть руки, а не принимать ванну. Мы тебя ждем.

Он поспешно снял с плеча полотенце, уместил его наверху полуоткрытой двери, чтобы оно свалилось на Эллен, и сбежал вниз, повторяя:

— Иду, мамочка. Извини, мамочка.

— Достаточно! — сказала миссис Харрисон. — Я уже стала чувствовать себя дамой из романа прошлого столетия. Еще немного такого поведения, и я надену на тебя рубашку с оборками и атласные панталоны до колен.

Эллен и подруга захихикали. Об ногу Джеймса потерлось нечто похожее на жесткую щетку. Это Тим проявлял интерес к швейцарскому кексу. Джеймс взглянул на него с изумлением. Неужели он и летать научился?

— Кому еще кекса? — спросила миссис Харрисон. — Джулия? Эллен? Нет? Джеймс, ломтик кекса, а не весь, если не возражаешь. А что вы, девочки, собираетесь делать после чая?

Они переглянулись и опять захихикали.

— Мы скажем после, — сказала Эллен таинственным шепотом.

Джеймс придал своему лицу, как он надеялся, выражение глубокого, уничтожающего презрения. Сколько же глупостей водится за девчонками. Вот и это тоже: секретничают, точно и впрямь задумано что-то очень важное, а ума у них хватает разве только на какую-нибудь дурацкую затею на кухне.

Джеймс глубоко вздохнул и стал смотреть в окно с озабоченным видом человека, у которого действительно есть серьезные дела.

— А ты, Джеймс? Впрочем, тебе есть чем заняться. Грифельной доской.

— Мы знали, что это ты, — сказала Эллен. — И очень глупо.

Джеймс закрыл глаза, давая понять, что устал и смирился.

— Глупо. Наверное, потому и в школу опоздал.

Джеймс открыл один глаз и свирепо посмотрел на нее.

— Чтобы больше этого не было, Джеймс, — сказала миссис Харрисон.

— Да и написано с ошибками, — продолжала Эллен.

— Ладно, — сказал Джеймс, выведенный из терпения. — Спорю, что ты не знаешь, что такое астрология.

— А вот и знаю.

— Ну что?

— А вот и не скажу, — сказала Эллен.

Джеймс только фыркнул. Он взял из раковины тряпку, смочил ее под краном и вышел к калитке. Стирая с доски нежелательную надпись, он подумал, что сделавший ее неизвестный очень здорово нарисовал все эти «ѣ» и «i». Вышло похоже на надписи на могильных плитах и на мемориальных досках в церкви. Но надо все же выяснить, кто это. Прийти и без спросу такое написать, какая наглость! Начну с этого Саймона. Спорю, что он. Джеймс смутно помнил его: коротышка в круглых очках с очень толстыми стеклами.

Джеймс опять смочил тряпку, на этот раз в луже, и положил ее на седло велосипеда Эллен. Затем направился к дому Саймона, на другом конце улицы, ближе к Главной.

Найти Саймона оказалось нетрудно. Он лежал растянувшись на каменной стенке. Его очкастое лицо смотрело сверху на Джеймса, как смотрел бы добродушный совенок.

— Привет, — сказал он дружелюбно и совсем непохоже на человека, который только что сыграл такую шутку. Разве лишь он очень искусный актер.

Джеймс растерялся. Некоторое время он с сомнением разглядывал Саймона, потом сказал, менее уверенно, чем собирался:

— Очень смешно. Ха-ха!

— Что? — спросил Саймон.

— Очень смешно. То, что ты написал на доске моей мамы. Очень остроумно.

— Погоди-ка, — сказал Саймон. Он снял очки, которые были облеплены грязью, и протер их о рукав рубашки. Чтобы лучше понять, ему надо было яснее видеть. Снова надев очки, он спросил: — На какой доске?