Призрак проститутки - [483]

Я молчал, и Кэл добавил:

— Ты так же переживаешь это, как и я?

— Во всяком случае, это известие делает более целенаправленной нашу поездку.

— Да, время зря мы не потратим, верно?

Через несколько недель я прочту все, что, по словам Даниеля, сказал ему Фидель Кастро 19 ноября. На дворе стоял декабрь, и к тому времени я уже забыл о своей клятве и придерживался противоположных взглядов. Я подумал тогда, что бы чувствовал, знай я содержание интервью Даниеля до отъезда в Париж. Поверил бы Кастро? И если бы поверил, то готов ли был сказать отцу, что совесть не позволяет мне иметь дело с Кубелой и что, если Кэл того потребует, я готов уйти из управления? Я не мог сказать в декабре, каковы были бы мои чувства в ноябре, так как все перспективы изменились. Мысли об отставке вызывали теперь лишь тупую боль. Принять решение о том, чтобы расстаться с профессией, не легче, чем ампутировать ногу.

«НЬЮ РИПАБЛИК», 14 декабря 1963 года

Жан Даниель

Я провел три напряженных, плотно забитых работой недели на «Жемчужине Антильских островов, пропахшей ромом и победоносно-сексуальной», как описывают Кубу брошюры для американских туристов, до сих пор лежащие в отелях Гаваны, и все время считал, что никогда не встречусь с Фиделем Кастро, а потому беседовал с фермерами, писателями и художниками, активистами и контрреволюционерами, министрами и послами, Фидель же оставался недосягаем. Меня предупредили, что он не желает больше принимать журналистов, особенно западных. Я практически уже оставил всякую надежду увидеться с ним, как вдруг вечером того дня, на который я наметил отъезд, ко мне в отель явился Фидель Кастро. Он слышал о моем интервью с президентом Кеннеди. Мы поднялись ко мне в номер в десять вечера и вышли из него только на следующее утро. Здесь я воспроизвожу лишь ту часть интервью, которая является ответом на высказывания Джона Ф. Кеннеди.

Фидель слушал мой рассказ со всепоглощающим, страстным интересом — дергал себя за бороду, передвигал на голове берет парашютиста, оправлял свою партизанскую куртку и все это время не спускал с меня глубоко запавших, живых, искрометных глаз… Он заставлял меня повторять некоторые высказывания президента, особенно те, в которых Кеннеди критически отзывался о режиме Батисты, а также те, где он обвинял Фиделя в том, что тот чуть не развязал гибельную для человечества войну.

Закончив изложение, я ожидал взрыва. Вместо этого наступила долгая тишина, спокойное, ироничное обдумывание. Не знаю, возможно, Фидель изменился и карикатуры в западной прессе, изображавшие его этаким сорвавшимся с цепи безумцем, отражают реальность, отошедшую в прошлое. Знаю одно: за те два дня, что я провел с Кастро (а в течение их многое происходило), он ни разу не терял спокойствия и умения владеть собой.

«Я полагаю, что Кеннеди искренен, — заявил Фидель. — Полагаю также, что сегодня искренность имеет политический вес. Сейчас поясню, что я имею в виду. Я не забыл макиавеллиевскую тактику и уловки, попытки осуществить вторжение, давление, шантаж, организацию контрреволюции, блокады и прежде всего меры, принятые против нас задолго до того, как появился предлог — коммунизм. Но мне кажется, Кеннеди унаследовал тяжелую ситуацию: я считаю, что президент Соединенных Штатов никогда не бывает по-настоящему свободен, и думаю, что сейчас Кеннеди ощущает это отсутствие свободы. Мне кажется также, что теперь он понимает, насколько неправильно его информировали, например, о реакции Кубы во время неудавшегося вторжения в заливе Свиней. Я думаю также, что Кеннеди реалист: он теперь понял, что нельзя взмахнуть дирижерской палочкой — после чего мы исчезнем вместе со взрывной ситуацией в Латинской Америке.

Сейчас одна обстановка. А год назад, за шесть месяцев до того, как ракеты были размещены на Кубе, мы с разных сторон получали информацию, предупреждавшую нас, что готовится новое вторжение на остров.

Что было делать? Как предотвратить вторжение? Хрущев спросил, что нам требуется. Мы ответили: Сделайте все необходимое, чтобы убедить Соединенные Штаты, что любое нападение на Кубу будет равносильно нападению на Советский Союз. Мы имели в виду заявление, договор о союзе, обычную военную помощь. Русские сообщили нам о своей озабоченности: во-первых, они хотели спасти кубинскую революцию (иными словами, честь социализма в глазах мира) и в то же время хотели избежать мирового конфликта. Они рассуждали так: если будет оказана обычная военная помощь, Соединенные Штаты могут, несмотря на это, осуществить вторжение, тогда России придется ответить и развяжется мировая война.

Заявляю вам здесь и сейчас, что русские не хотели и сегодня не хотят войны. Достаточно поехать к ним, посмотреть, как они трудятся, почувствовать их экономические трудности, увидеть, как они стараются повысить уровень жизни людей труда, и вы поймете, что они далеки, очень далеки от мыслей о провокациях или господстве. Тем не менее перед Советской Россией были две возможности: неизбежность войны, если кубинская революция подвергнется нападению, или угроза войны, если Соединенные Штаты откажутся отступить перед ракетами. Русские выбрали социалистическую солидарность и угрозу войны.