Призрак маркизы Эплфорд - [4]

И вот однажды вечером она приходит в «Савой». На это место я попал только благодаря моей жене, и скажу вам, место это было очень хорошее, если кто, конечно, знает свою работу. У меня никогда б не хватило духу пытаться его получить, если б не моя хозяйка. Она умная женщина, ничего не скажешь. Мне здорово повезло, что я на ней женился.

— Сбрей-ка ты усы, они тебя не очень-то украшают, — говорит она мне, — и сходи в этот ресторан. Только не вздумай говорить на иностранном языке. Говори на ломаном английском, да разок-другой пожми плечами. У тебя все это прекрасно получится.

Я последовал ее советам. Конечно, управляющий сразу разгадал, что я не иностранец, но я ловко вставлял кое-где «уи, месье», а им, видно, выбирать тогда не приходилось — срочно требовались люди. Короче, меня взяли, я там проработал весь сезон и многому, надо сказать, научился.

Что ж, входит она, как я и говорил, однажды в ресторан, настоящая аристократка, расфуфыренная такая, в мехах и бриллиантах, с надменным видом, пожалуй, ничем не уступая любой маркизе от рождения. Направляется прямо к моему столику и садится. Муж при ней, но он по большей части молчал, только повторял ее указания. Ясное дело, я держался так, будто никогда ее не видел, а сам все время, пока она ковыряла вилкой еду и потягивала мелкими глоточками вино «Гайсслер», вспоминал кофейню, треску за девять пенсов и пинту какао.

— Принеси мое манто, — говорит она мужу немного погодя. — Становится холодно.

Он тут же поднялся.

Она даже головы не повернула и заговорила со мной так, будто просто заказывает что-то, а я почтительно стою у нее за стулом и отвечаю ей в тон.

— От Копчушки вести есть? — спрашивает.

— Я получил от него одно или два письма, ваша светлость, — отвечаю.

— Брось ты это, — говорит она. — Меня уже тошнит от «вашей светлости». Говори на нормальном языке — мне теперь нечасто случается его слышать. Ну и как он там?

— Да вроде неплохо, — ответил я. — Пишет, что открыл гостиницу, которая дает стабильный доход.

— Хотелось бы мне стоять рядом с ним за стойкой бара!

— А что, вам не нравится ваша жизнь?

— Похоже на похороны, только без покойника, — отвечает она. — И поделом мне, конечно, за то, что была такой дурой.

Тут вернулся маркиз с ее манто; я сказал: «Сертенман, мадам»,[1] — и исчез.

После этого я часто видел ее в «Савойе», и, если возникала такая возможность, она перекидывалась со мной парой слов на привычном ей языке, однако мне иной раз становилось не по себе при мысли, что кто-нибудь может ее услышать.

Потом я получил еще одно письмо от Копчушки. Он написал, что приехал в Лондон в отпуск и остановился в гостинице «Морлис»; приглашал в гости.

Он не слишком изменился, разве что потолстел немного и приобрел еще более преуспевающий вид. Понятное дело, мы заговорили о ее светлости, и я передал ему ее слова.

— Странные создания эти женщины! — сказал он. — Сами не знают, что им нужно.

— Да нет, они прекрасно знают, что им нужно, но только после того как все получают. Откуда же она могла знать, каково быть маркизой, пока ею не стала?

— Жаль, — сказал он и задумался. — Я-то полагал, что это как раз для нее. Я и собрался-то сюда только затем, чтоб взглянуть на нее и удостовериться, что для нее все сложилось как нельзя лучше. Выходит, и не следовало мне приезжать.

— А сам ты еще не подумывал о женитьбе?

— Конечно, подумывал. Когда человеку за тридцать, уж поверь мне, скучно живется без жены и детишек. А донжуан из меня никакой.

— Ты вроде меня, — говорю я. — Поработать весь день, а потом сесть с трубкой у камина — ничего другого мне и не нужно. Ты вскорости найдешь себе кого-нибудь по душе.

— Нет, не найду. Я встречал женщин, которые бы мне подошли, но после нее мне никто не нравится. В этом я похож на аристократов, что приезжают к нам: их с детства приучали к рису а-ля финансьер и тому подобному, так какой уж им теперь бекон с овощами.

Я намекнул ей кое о чем, когда в следующий раз увидел у нас, и однажды рано утром они вроде бы случайно встретились в Кенсингтон-Гарденс. Что они там сказали друг другу, я не знаю, потому что он в тот же вечер уплыл в Африку, и, поскольку случилось все это в конце сезона, ее светлость я тоже долго не видел.

Когда же я опять ее увидел — в отеле «Бристоль» в Париже, — она носила траур по своему мужу-маркизу, скончавшемуся восемь месяцев назад. Он так и не дожил до герцогского титула — малыш оказался крепче, чем предполагали, и никак не хотел умирать. Так что она осталась всего лишь маркизой, и состояние ее, хотя и немалое, ничего выдающегося собой не представляло, сущие пустяки для этих аристократов. Меня послали ее обслужить, так как она потребовала официанта, который говорил по-английски. Она определенно обрадовалась, увидев меня, и мы поболтали.

— Что ж, надо полагать, ты теперь скоро встанешь за стойку бара в Кейптауне? — спрашиваю я.

— Думай, что говоришь, — отвечает она. — Как может маркиза Эплфорд выйти замуж за хозяина гостиницы?

— А почему же не может, если он ей нравится? Какой смысл быть маркизой, если нельзя делать того, что хочется?

— В том-то и дело, что нельзя, — сердито отрезала она. — Это нечестно по отношению к семейству покойного мужа. Я тратила их деньги, да и теперь трачу. Они меня не любят, однако я не могу сказать, что опозорила их. У них тоже есть чувство собственного достоинства, как у меня.