Призрак Бомбея - [45]

— Не вздумайте войти в дом мокрые, а не то я каждому отвешу по паре крепких чант![142] — пригрозил он, чтобы скрыть внезапную зависть к беспечному восторгу сыновей. Когда-то и он так же протягивал руки к небу, думая, что ему принадлежит весь мир.

Земля и небо сцепились в свирепых любовных объятиях. Ветер стонал и хлестал, гремел ставнями, задувал в открытую дверь, кружил листья и мусор посреди аллеи в бешеном вальсе. Савита взглянула на Джагиндера — ее грудь непривычно затрепетала, а щеки слегка порозовели. Неужели ей снова захотелось этого мужчину — того, что сейчас строго расхаживает по веранде, отдает приказания и сыплет угрозами? Смущенная скорее этой мыслью, нежели своим внезапным возбуждением, Савита незаметно встала и бросилась к себе в комнату.

Нимиш тоже разгорячился. Раньше ему недоставало смелости, но теперь он наконец-то собрался с духом. Разумеется, дожди неизбежно привнесли в город романтику. Закрытое окно Милочки Лавате, за которым порой виднелся неяркий свет, манило неодолимо, словно взгляд возлюбленной. Нимиш поправил очки, быстро пробормотал «спокойной ночи» над прибранным столом и поспешил в свою комнату.

— Гулу, «амбассадор»! — Голос Джагиндера донесся сквозь громыхание небес и барабанную дробь капель о кровлю.

— Сэр? — Гулу вышел под зонтом, который испуганно отшатнулся и затрясся на проволочном каркасе.

— «Амбассадор», — повторил Джагиндер, подгоняемый жаждой деятельности. — Не волнуйся, я сам поведу.

— Папа, ты куда? — пропищал Туфан, ослепленный фарами.

— Молиться, — кратко ответил Джагиндер, плюхнулся на переднее сиденье и газанул.

Гулу отпер зеленые ворота и неохотно распахнул их. Он с тоской посмотрел вслед «амбассадору», с трудом пробиравшемуся по затопленной улице, словно попрощался с дочерью перед брачной ночью.

Кандж и Парвати куда-то пропали: позабыв о домашних обязанностях, они незаметно исчезли в соблазнительной муссонной темноте. Осталась лишь Кунтал с мокрыми полотенцами в руках. Нимиш улизнул через черный ход — ливень придал ему храбрости, а пасмурное небо укрыло от чужого любопытства. Робко, с волнением в груди пробрался он к стене, отделявшей их бунгало от дома Лавате. В ушах шумел дождь, в ногах пульсировала кровь, а сердце сжималось в отчаянии.

Пару дней назад он украдкой листал английский перевод «Ананга-ранги» — древнего трактата о супружеском сексе[143]. Там говорилось, что плоды тамаринда усиливают сексуальное наслаждение у женщин. Прочитав об этом, Нимиш тотчас закрыл выцветшую страницу дрожащей рукой. Мать когда-нибудь ела тамаринд? Нимиш порылся в памяти, но вспомнил, что Савита старательно избегала всего кислого, даже тамариндового чатни, утверждая, что это вредно для матки. А Маджи? Ее тучное, мужеподобное тело в белой вдовьей одежде не вызывало даже отдаленных мыслей о сексе, и Нимиш поежился, представив зачатие своего отца. Но Милочка… Милочка сидела под тамариндом и неспешно ела один стручок за другим в октябре и ноябре, когда они полностью созревают. Нимиш даже ощутил кисло-сладкий вкус на ее губах, которые так вызывающе окрашивались красновато-коричневым соком.

Едва Джагиндер потарахтел спасать душу, Савита уселась перед зеркалом и поискала ответ на свой вопрос. Сразу же нашлось два.

Глаза блестят, тушь растеклась синяками.

А блузка заметно натянулась.

Савита вытерла глаза, объяснив первое влажным воздухом. Правда, она не понимала, откуда взялся блеск. Дожди словно смыли с лица налет суровости и крошечные обиженные морщинки, что расходились лучиками от уголков глаз. Савита сдвинула с плеча паллу и сбросила ее на пол.

Блузка, безупречно сшитая всего пару дней назад, теперь врезалась в ребра. Рукава с серебряным шитьем туго облегали предплечья. Спереди вытянулись в ряд шесть металлических петелек. Запыхавшись, удивленная Савита осторожно расстегнула их и сняла блузку. Лифчик упал на пол, и она обхватила руками груди.

Торчащие соски тыкались прямо в зеркало. Голубоватые вены под кожей проступали контурной картой. На один миг Савита отчетливо услышала оглушительный шум прорвавшихся туч, неистовую дрожь бунгало под безжалостным потопом и ликующие возгласы сыновей. Вдруг она вспомнила о муже и мельком взглянула на дверь, надеясь, что та заперта на защелку.

За секунду до того, как вырубилось электричество, Савита увидела в зеркале кое-что еще.

Можно сказать, Джагиндер сдержал слово. Промокнув до нитки, он сидел на деревянном стуле, уставившись в стену. Над каминной полкой, накрытой белой вязаной тканью, висела картина в рамке — Богородица и младенец Иисус в бесплотном ореоле от латунных подсвечников. Вверху на гвозде слегка накренилось грубое деревянное распятие.

— Тоже чанну и арахис, мужчина?

Джагиндер поднял голову. Над ним стояла упитанная баба в цветастом платье до колен. Короткая стрижка и никакого макияжа. Родинка на подбородке колыхнула тремя длинными волосками. Не дожидаясь ответа, баба шваркнула на стол полную бутылку дару[144], цветной стакан со льдом и «дьюкс соду».

— Да, — проворчал Джагиндер, протягивая деньги.

Расторопная хозяйка адды щелкнула мясистыми пальцами. Почти тотчас же хорошенькая девушка, ее молодая дочь, принесла тарелку поджаренной