Призрак Бомбея - [21]
Вимла решила не вмешиваться в молчаливую вражду своих детей и пряталась, словно в коконе, у себя в спальне или коротала время у соседки Маджи. За долгие годы женщин связала тесная дружба, которая еще сильнее укрепилась, когда умер муж самой Маджи — Оманандлал[63]. Овдовели-то они обе, но Маджи стала непререкаемой главой семейства, а вот Вимла отошла в тень — ее застращали сын с невесткой. В жизни у нее осталось лишь две заботы: найти хорошего жениха Милочке и уговорить Химани родить ей внука.
— Женаты уже два года, а ребенка нет как нет, — вновь пожаловалась она.
— А вы водили ее в храм Махалакшми, на? — спросила Маджи, не сомневаясь, что искренние молитвы этому божеству всегда вознаграждаются.
— Она и слышать не хочет. Что-уж-тут-поде-лаешь!
— А врачиху вызывали?
— Даже тут упрямится! — воскликнула Вимла, бессильно выкручивая кисти. — Намекает, мол, надо сыну провериться!
— Бэшарам![64] Что она из себя строит?
— Ей будто и не хочется детей. Что-уж-тут-поделаешь! Все кругом шушукаются. Даже говорят, из-за тамаринда у Химани прокисла матка. Я хочу его выкорчевать, но сын не желает тратиться на такую ерунду.
— Дорогая моя Вимла, — сказала Маджи, подавшись вперед, — лишь Господь обладает властью давать и отнимать, а все прочее — злые духи, якобы живущие в дереве, — полнейшая ахинея.
Вошла Савита, недовольно щелкнув языком.
— Тетенька-джи, — обратилась она к Вимле, — вы не слышали о женщине на седьмом месяце? Как она купила ласси близ кладбища Матунга.
— Да, в газетах сегодня писали, — ответила Вимла, и лицо ее исказил страх. — У нее тотчас случился выкидыш?
— Дурища, — фыркнула Савита перед уходом, — нельзя же пить молоко у мест погребения. В тело могут вселиться своенравные духи!
— Вимла, — серьезно сказала Маджи, — не поддавайся страху и верь, что Господь распорядится нашей участью, как должно.
Мизинчик подслушивала их беседу у двери в коридоре и поражалась твердой убежденности Маджи. Бабушка не терпела глупостей ни от кого — особенно от надоедливых духов с того света. Если бы даже все эти призраки, демоны, ракшасы[65] и прочая нечисть взобрались на чугунные ворота бунгало, она тотчас встала бы у них на пути.
Но боги и богини индуистского пантеона были посетителями совсем иного рода. Маджи принимала их как очень важных персон и обустраивала в доме, словно взыскательных гостей. Кришна играет на флейте у реки; у Ганеши — голова слона и хобот, полный изобилия; Сарасвати дарует мудрость, сидя на цветке лотоса, — все эти статуэтки кочевали из комнаты для молитв на угловые столики или в застекленные шкафчики и оттуда с восторженным вниманием наблюдали за жизнью Митталов.
Маджи не позволяла себе излишней фамильярности с богами и богинями, ведь они весьма злопамятны. Она всюду носила с собой сандаловые четки и успевала перебрать двенадцать бусин на долгом и мучительном пути в ванную или читала быструю молитву на одну бусину, едва в дверях показывался долговязый портной, уже собиравшийся обхватить пышные груди Савиты мерной лентой. Порой, когда Кунтал массировала ей ступни, Маджи молилась довольно долго: она перебирала четки от начала до конца целых три раза. «Продолжай, — говорила Маджи, вздыхая от удовольствия, а Кунтал втирала кунжутное масло между налившимися кровью пальцами, — я еще не закончила молиться».
После смерти мужа Маджи признавала только авторитет богов и богинь. Но благоговение вовсе не мешало ей изо дня в день добродушно шутить и торговаться с ними. «О бог Кришна, мой сын — такой дурачок, водится с этим мошенником Чатвани. Дай ему хоть немножко ума, на? Я попрошу Пандит[66]-джи, чтобы он целый день совершал для тебя хаван[67] с лучшими сладостями из Гхаситара-мовой лавки». Точно богиня Дурга[68], поддерживающая гармонию во вселенной, Маджи считала, что сохраняет равновесие в собственном мирке.
Мизинчик увидела, что близнецы забрались в спальню родителей, и решила проверить, чем они там занимаются. Дхир сидел на белом покрывале, с завязанными глазами, и читал наизусть «Кредо Одинокого рейнджера».
— Верую, — произнес он, — что все изменчиво, кроме истины, и лишь истина остается навеки.
— Ты как раз вовремя: Кимосаби[69] на арене, — сказал Туфан Мизинчику, откупорил пузырек одеколона, который отец купил в аптеке близ больницы «К. Э. М.», и помахал им перед носом брата.
У Дхира было потрясающее обоняние — он различал самые неуловимые запахи и тончайшие ароматы. На нюх определял состав любой косметики, которой мать тешила свое тщеславие, — от широкого ассортимента индийских аттаров в хрустальных флакончиках до мыла «Чистота лотоса».
— «Олд спайс»! — Завопил он, и Мизинчик в восторге зааплодировала.
— Настоящий импорт или местная подделка? — спросил Туфан, подозрительно разглядывая бутылочку.
Дхир поморщился.
— Бодяга, — сказал он, словно извиняясь. — Разлит, поди, в Кальяне или Улхаснагаре.
— А синдхи[70] в магазине уверял папу, что настоящий — контрабандный. — Туфан нахмурился и вспомнил, как лавочник дал Джагиндеру понюхать зубочистку с ваткой, пропитанной одеколоном.
