Призрак Бомбея - [111]

Внезапно ее жизнерадостное настроение омрачила ужасная мысль. Савита села и отпихнула Джагиндера.

— Что такое?

— Думаешь, айя и вправду ушла?

— Разве тантрист ее не изгнал?

— А вдруг она вернется?

— Не вернется, — Джагиндер притянул Сави-ту обратно. — Больше ведь незачем.

— Ну да, незачем. — Савите очень хотелось, чтобы слова мужа уняли панический трепет в груди. — Может, пусть мальчики пока поночуют у нас в комнате? Ну, знаешь, временно?

— Ни в коем случае, — твердо сказал Джагиндер. — Я хочу быть с тобой. И только с тобой.

Маджи привезли на следующей неделе на «скорой». Джагиндер битый час препирался с санитарами, как лучше внести мать в дом. Наконец, когда он пообещал еще по пять рупий чаевых каждому, находчивые медики привязали ее ремнем к стулу и дотащили до спальни, чуть не надорвавшись от непомерного груза.

Маджи уложили на кровать, подперев ее толстое тело валиками. Правая рука была прижата к боку и согнута в локте, правая половина лица осунулась, в уголке губ скапливалась слюна. Как только все ушли, Мизинчик закрыла дверь и свернулась калачиком рядом с бабкой.

Маджи неловко подняла руку и положила ее на лицо внучке. Мизинчик отвернулась, не в силах признаться в том, что не давало ей покоя: Савита отправляет ее в интернат. С поразительной расторопностью Савита позвонила куда надо, предложила щедрую взятку и застолбила место, хотя школьный год уже начался.

Мизинчик не могла даже попросить Нимиша заступиться. Отныне он стал неуловим, пропускал уроки и целыми днями искал Милочку на извилистых улочках Колабы, показывая прохожим ее черно-белое фото, которое когда-то прятал под табличкой «Идеальный мальчик». Добираясь домой поздно вечером, измотанный и убитый горем, он тянулся теперь не за Экерли или Арнольдом, а за позабытыми изданиями Рабиндраната Тагора и Мулка Раджа Ананда[212].

Нимиш допоздна читал «Неприкасаемого» Ананда: «Он не знал, что делать, куда идти. Его подавляла их нищета, мучительные утренние воспоминания. Спрыгнув с дерева, он немного постоял под ним, понурив голову, словно усталый, сломленный человек. Потом в ушах у него зазвучали последние слова из речи Махатмы: «Да придаст Господь вам сил для окончательного спасения души»».

Аккуратно закрывая книгу и проваливаясь в сон, Нимиш подумал, что вся английская литература вместе взятая для него теперь не стоит одной-единственной полки хорошей индийской библиотеки.

Мизинчик вдыхала бабкин запах — такой знакомый, такой уютный. Все эти годы она нуждалась в любви Маджи, в ее мощном, магическом присутствии и безраздельной заботе.

Мизинчик стремилась быть незаменимой, выбить для себя законное место, стать «своей». Но удар, постигший Маджи, выявил истинное положение вещей: Мизинчик не важна, от нее можно избавиться, ее легко устранить, и бунгало — лишь временное пристанище, а вовсе не место, которое она могла бы назвать своим домом. Мизинчик представляла себе разные пугающие сценарии, например, ее выдадут замуж или прогонят, но ей никогда не приходило в голову, что бабка может заболеть или умереть. Маджи была фундаментом бунгало — баньяном, который беспрестанно разрастался, пуская корни глубоко в землю, осеняя и защищая своей раскидистой кроной всю семью. Но теперь Мизинчик поняла, что все это время в широкой тени баньяна Джагиндер и Савита просто выжидали своего часа.

Маджи моргнула и закрыла глаза, тяжело опустив ладонь на щеку Мизинчика.

Мизинчик пыталась совладать с горем, разом оплакивая все свои утраты. «Как ни крути, — думала она, хотя воспоминание о похищении, к счастью, изгладилось, — это я во всем виновата». Она ведь подружилась с призраком. Уехала с Милочкой на мотоцикле, после чего подруга пропала. И именно она, Мизинчик, дала привидению воды в ту ночь, когда Маджи забрали в больницу.

— Это все из-за меня, — прошептала она бабке.

Но Маджи ничего не ответила, не шелохнулась и даже не подняла веки. Изнуренная переездом из больницы, бабка спала.

Мизинчик встала и вынула из лакированного тикового ларца фото своей матери, точнее, рекламный снимок актрисы Мадхубалы. Девочка прижала его к сердцу. В тиковом ларце теперь осталась лишь прямоугольная темень. Пустота.

Следующее утро выдалось крайне суматошным. Когда Маджи проснулась и в ярости выгнала костлявую малишвалу из своей комнаты, уже почти подошло время для отъезда Мизинчика. Маджи с превеликим трудом встала, опираясь на Нимиша, и похромала в зал. Парализованная правая нога не сгибалась, ступня скрючилась, так что ковылять можно было, лишь вывернув ее наружу. Наконец усевшись — правда, не на трон, а на низкий диванчик, — Маджи схватила левой рукой трость и тупо наблюдала, как из комнаты выносили чемоданы Мизинчика и ставили их у входной двери.

— А вы тем временем поправитесь, — сказала Савита очень громко, словно Маджи оглохла.

— Но ты же сказала, что она уезжает навсегда, — встрял Туфан.

Савита испепелила его взглядом.

— Ну вот, милая, — произнес Джагиндер, подыскивая подходящие слова, когда Мизинчик наконец вышла в зал. Волосы ей заплели в длинную косу, изящно уложив кольцом на затылке. — Это самое… — Он запнулся, чувствуя, что предает покойную сестру, и, плюхнувшись на диван, с благодарностью принял