Призрачный странник - [39]

И теперь — вот это.

Оно начало убивать, как сказал капитан. Она задавалась вопросом: было ли то, что она почувствовала в первую ночь, лишь игрой воображения или же она действительно подверглась куда большей опасности, чем думала сперва.

Оно мне приснилось, вспомнила она, торопясь к своей двери, — это было прямо перед пробуждением, мне снился холод и кто-то звал меня…

Но зачем ему было звать её, если её пробуждение могло спасти Хелен?

Она тряхнула головой. Кажется, она наслушалась историй о привидениях, которые Райли рассказывал в комнате отдыха. Вот ей и померещился во сне тот глухой удар, который, по смутному ощущению, и разбудил её.

Но это было не так. Дверь скользнула в сторону; неделю назад Ухура просто прошла бы к кровати и легла спать, но беспокойство последних дней заставило её включить свет, ещё стоя на пороге.

И её сразу же бросилось в глаза, что маленькая статуэтка из марсианской бронзы, обычно стоявшая на крошечном металлическом комоде стандартного флотского образца, лежит на полу в углу. Должно быть, звук её падения и разбудил Ухуру как раз вовремя, чтобы увидеть мигающий сигнал вызова от Хелен.

В коридоре за её спиной начали вспыхивать золотисто-оранжевые огни жёлтой тревоги. Замигала и тревожная лампочка на панели интеркома в её каюте, и, хотя Ухура практически дословно знала, что её предстоит услышать, она дотянулась до кнопки и включила канал всеобщего оповещения. При объявлении жёлтой тревоги полагалось первым делом включить связь и узнать, в чём проблема, — это была не авария или боевая тревога, мгновенно поднимающая всех с постелей, но определённо нечто такое, о чём следовало знать тем, кто не спит.

Как она и ожидала, голос лейтенанта Махейз, её ночной сменщицы, сообщал:

— …на борту. Соблюдайте все меры предосторожности; не ходите по кораблю в одиночку.

Ухура против воли улыбнулась, вспоминая, как в комнате отдыха Махейз беспардонно передразнивала стандартные оповещения о том, что надо соблюдать осторожность и ни при каких обстоятельствах не оставаться в одиночестве.

— Тревога вторжения — подтверждено присутствие инопланетного существа на борту. Соблюдайте…

Она отняла руку от переключателя и оглянулась на бронзовую статуэтку, лежащую на полу. С опаской, почти боясь прикоснуться к ней, связистка подошла и подняла статуэтку, потом взглянула на комод, где та стояла раньше. Ухура была предельно аккуратна — прожив три года в каюте размером три на пять метров, поневоле научишься аккуратности — но здесь было не так уж много мест, где можно держать мелкие вещи, и одним из них была крышка комода. Несколько флакончиков с духами — в их стеклянной глубине загорались и угасали жёлтые отблески тревожных огней; шкатулка с украшениями; в маленькой коробке — диск с любимым фильмом; электронный блокнот и стилос… Среди всей этой мелочи чётко выделялось пустое место, которое занимала раньше марсианская статуэтка. Она стояла примерно в десяти дюймах от ближайшего края комода.

Она никак не могла упасть сама по себе.

Глава 10

Вернувшись в каюту капитана Голодных, Ярблис Гешкеррот медленно опустился на неприятно жёсткую койку и уронил голову на руки. «Свою» голову, язвительно подумал он, на «свои» руки — и вытянул руки перед собой, чтобы взглянуть на них. Маленькие, белые и слабые, такие хрупкие, что он мог бы раздавить их клювом — если бы только у него был клюв.

И всё же такими маленькими изнеженными культяпками Голодные делали машины, а те машины делали другие машины, которые, в свой черёд, создали это чудовищное творение, этот наполовину живой город, этого железного баргампа, что нёс их всех в своём стерильном чреве сквозь кричаще-чёрное пустое ничто, которое они называли Космосом.

Одиночество пожирало его, словно рак. Он не знал, сколько ещё сможет выдержать.

Дольше, чем капитан Голодных, человек по имени Кирк, подумал он с неожиданной, безысходной злобой. По крайней мере, дольше, чем он.

Ещё в деревне, коснувшись его разума, он почувствовал силу предводителя чужаков. Но он никогда бы не подумал, что этому человеку хватит сил, чтобы собрать свою душу и дать ей форму. Но это не могло продлиться долго. А сколько всё это длится, он и сам едва мог вспомнить.

Милая Рея, взмолился он в отчаянии, дай мне сил выдержать это… дай мне довести всё до конца.

Но Рея — сладость жизни, что наполняла каждое дерево, каждый родник, каждую поляну и чащу, среди которых он вырос, живая душа, чьё имя и суть он хранил глубоко в сердце, — была далеко отсюда. Имея в своём распоряжении мозг этого Джеймса Кирка, получив возможность читать его воспоминания так же просто, как он читал воспоминания своих сородичей через Сеть Сознания, он в некотором смысле знал, как далеко была планета, Мать-Душа, вскормившая его в своих объятиях, — хотя его разум едва мог вместить это знание.

Дальше, чем мог бы уйти пигмин, если бы он начал путь на заре мира и шёл через все века, прожитые его предками, до нынешнего дня… но и тогда он не смог бы дойти сюда, ибо здесь не было ни земли, ни камня, ни воды. Ни Реи, ни семьи, ни Сети Сознания, ни любви. Только небытие, и холодный металл чужого корабля, и маниакальная точность измерений, которыми окружили себя Голодные, ибо они не способны мыслить иначе, чем в сантиметрах, микронах, секундах, годах…