Призрачный снимок - [29]

Самые далекие лица — словно слишком темные или слишком тусклые картинки, которым нужна реставрация, большее время для экспозиции, они восстанавливаются очень долго, и с каждым новым воспоминанием они словно контратипы других контратипов, каждый раз чуть больше удаляются от оригинала. Лица самые близкие, родные определяются уже даже не цветом глаз, очертаниями губ или носа, даже не возрастом, они словно самые важные, необходимые образы, вкрапления, нестираемые пятна.

(Каждая смерть будет вести к разрушению этой фотографической основы, которая, как говорят, появится напоследок в лучезарном свете сознания).

АПТЕКАРЬ ИЗ ВОЖИРАРА

В те времена на улице Вожирар прямо напротив моего дома, чуть в глубине еще была очень тесная, зажатая, сдавленная с двух сторон магазинами одежды аптекарская лавка, всегда темная, со стенной обшивкой из старого лакированного дерева; в фарфоровых бутылях с латинскими названиями хранились всевозможные травы, бальзамы, порошки. Но главное, что аптекарем был почтенный, всегда одинокий старик — может быть, вдовец или холостяк, появлявшийся исключительно в темно-синем костюме и с бабочкой, которая, наверное, была его гордостью. Он жил в такой же тесной, как и сама лавка, задней комнате и продавал только определенные вещи, остальные казались ему слишком фривольными, он еще взвешивал препараты на небольших весах, сжимая пинцет, а кассовый аппарат жутко грохотал, когда аптекарь нажимал на клавиши. Все в этом магазине было устаревшим. Самому владельцу, вероятно, было уже столько лет, что он должен был перестать работать, однако он сопротивлялся. Он общался со своими клиентами с высокомерной учтивостью. Чудилось, что его белые брови с ресницами, распадаясь за слишком толстыми стеклами очков, тихо осыпаются на костюмные лацканы.

Каждый день ровно в половине первого он закрывал лавку и затем очень медленно пересекал улицу и входил в кафе, расположенное напротив его магазина. Ему не нужно было ничего заказывать: гарсон, который называл его «доктор», сразу подавал ему яйца под майонезом и кружку пива. Потом доктор ел пирог дня, предварительно осведомившись у гарсона, из каких фруктов тот приготовлен сегодня, но этот вопрос задавался по привычке, он не слушал ответа. Я наблюдал за стариком и входил в его магазин с благоговением, почти что со страхом; запах лекарств был удушающим. Когда у него спрашивали лекарство, указывая точное название, он неизменно приносил другое, а, если покупатель настаивал, говорил, что такое лекарство больше не выпускают или же что отказывается его продавать, потому что считает вредным или бесполезным. Казалось, что он продолжает работать лишь ради удовольствия, он отказывался выставлять на витрине новый товар, презирал деньги.

Однажды мне захотелось его сфотографировать. Я знал, что магазин скоро исчезнет и надо торопиться. Я спрятал свой небольшой аппарат в кармане пальто и дошел до аптеки. Я несколько раз прошел мимо витрины: в лавке все время кто-нибудь был, заходил или выходил из нее, я начал нервно кружить вокруг, расхаживал взад и вперед по тротуару. Я боялся, что торговцы с противоположной стороны улицы заметят мой бег по кругу, напоминающий подготовку к нападению, и старался отходить подальше. Наконец, я решительным шагом вернулся обратно и зашел в магазин. Когда я почувствовал на себе взгляд старика, мне показалось, что он смотрит на меня из-за тяжелых очков с подозрением, и я осмелился лишь попросить лекарство, название которого сразу же пронеслось у меня в мыслях. Когда он вернулся из дальней комнаты, я мог свободно навести на него объектив и сразу же убежать, я этого не сделал.

Спустя пять минут я вернулся, держа фотоаппарат в руке, и спросил его разрешение сделать фотографию. Он тотчас же указал мне на дверь и, так как я еще колебался, он открыл какой-то ящик и положил в него руку, снова приказав мне убираться, как если бы собирался вынуть из ящика револьвер или же какое-то другое средство самообороны… Похолодев, дрожа, я вышел. Просьба о том, чтобы сделать снимок, пусть и учтивая, была до такой степени насильственной, угрожающей, что он был готов взяться за оружие или как-то иначе вступить в бой, ведь, может быть, в ящике ничего и не было…

Через несколько недель или несколько месяцев я заметил, что лавка фармацевта полностью переделана и модернизирована: стенная обшивка из лакированного дерева заменена шкафчиками с металлическими выдвижными ящичками, фарфоровые бутыли исчезли. Я каждый день проходил мимо до автобусной остановки, но старался не обращать внимания, что там ремонт. Старика в костюме заменили молодые женщины в белых халатах. Я больше его не видел.

ФОТОГРАФИЯ В НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ БЛИЗОСТИ СМЕРТИ

К осени 77-го года (нахожу эту дату в своем дневнике) я был знаком с Р.Б.[21], писателем, уже около полугода с тех пор, как отправил ему свою книгу и получил ответ; мы стали обмениваться письмами. Потом мы увиделись и много раз вместе ужинали. Он живет один с матерью, уже очень старой и больной. Часто именно она отвечает на мои звонки, я знаю ее голос. Но в течение всей той осени Р.Б. отменял наши встречи: мать болела, и он за нею ухаживал. Ее голос был все более и более слабым и печальным на другом конце провода, она отвечала с усталой вежливостью. Я представлял, как он в запертой и темной квартире на Сен-Сюльпис очень мягко играет на пианино пожилой, очень бледной, очень уставшей даме, лежащей под белым одеялом, но по-прежнему, как мне думается, поднимающейся с постели, чтобы приготовить сыну поесть. И как он, возвращаясь, читает ей, безмятежно развлекает ее, что-то напевает, прикладывается губами к ее тяжелым от жара векам.