Призрачный мир - [47]

Тут мы оба вздрогнули и оглянулись: черный дрозд над нашими головами громко чирикнул. Посмотрел я на него, как арманьяк на бургиньона, — будто это он во всем виноват… будто он в клюве и лапах притащил сюда эту одежду…

А как, в самом-то деле…

— Оставили здесь, — пояснила она, опять поняв все без слов; говорила мягко, как с несмышленышем, будто из нас двоих не я старше на целых полчаса. — Тогда же. Женское платье внесли, а мужское… решили не убирать. Забыли. На случай, если ты окажешься не так похож на меня, как догадался Пастырь Хряк, — тебя ведь к нему лишь единожды приводили, да? Или не так смел ты окажешься. Или более догадлив. Догадливому смелость требовалась совсем особая, братишка! Думаешь, посидел бы ты день-другой, получил от свинищи весть, что «Жану д’Арк» удалось исчезнуть — и рассказал бы все? Снова стал бы обычным пленником, выкупился бы со временем, как положено… хотя нет: уж ваш-то с Малышом выкуп я бы, освободившись, худо-бедно устроила. Не надейся. Ты, близняшка, ответил бы за все. Тебе бы до костра просто ни единого слова произнести не дали. А потом, разворошив хворост, покажут толпе огарок твоего тела на предмет мужского естества — и ахнет народ: «Да она ведь не просто ведьма была, она — оборотень, нелюдь!!!» Так что не для меня предназначался тот костер, не для тебя даже. Для всей Франции…

— Это… сказали тебе ОНИ? — просипел я, едва языком ворочая.

— Нет. — Она устало махнула рукой. — ИМ, оказывается, Францией больше, Францией меньше… А вот такие, как я, в тысячелетие раз, много два-три рождаются. Те, которые могут ИХ слышать. Через которых ОНИ жить могут. Да ладно, не полная я дура, чтобы напоследок о НИХ всем рассказывать… или хотя бы тебе… Забудь.

Села на пол, прислонясь к скамье спиной. Совсем без никаких мыслей в голове я опустился рядом. Ощутил своим плечом ее плечо. Вровень.

Дрозд вдруг громко засвистал, затрещал, залился трелями. И, не знаю откуда, мы одновременно поняли: истекают последние минуты, когда нам вместе быть. Едва лишь отзвучит дроздиная песня — войдет стража.

Можно было отмерить это время в «Отче нашах», но что-то не хотелось.

Ефим Гамаюнов Конец эпохи

Солнце раскрашивало зеленью луга, выделяющиеся аккуратные разделы крестьянских полей, неровные ленты дорог. Картинки, проносящиеся за окном

…такое простое, невыразимо красивое и понятное. Такое сложное и неуловимо шаткое в равновесии конструкции из человеческих страстей, опасений, надежд…

или само нутро великой страны?

— Ваша светлость…

Сидящий за низким столиком немолодой, но статный мужчина с пышными усами отвел глаза от окна и обернулся на голос.

— София, дорогая, посмотрите, какое прекрасное утро сегодня.

Женщина, подошедшая к эрцгерцогу, была невысока и изящна, с прямой спиной и тонким точеным лицом. Темные волосы собраны в высокую аккуратную прическу.

— Фердинанд, сегодня светит солнце, но на душе у меня неспокойно.

Мужчина улыбнулся, и в уголках глаз образовались «морщинки смеха»: они так нравились княгине Софии, но она все реже видела их на лице мужа.

— Это все от проклятого паровоза!

— Ваше высочество! Так говорить вам не подобает.

— Извините, дорогая, я слегка не выспался, вероятно. Сегодня чудесная погода, обещаю, как только я закончу свои дела, мы с вами погуляем в парке. И вы поймете, что волновались совершенно напрасно и мир прекрасен.

Женщина покачала головой.

— Вы же знаете, как к вам относятся в этом городе: у вас тут слишком много недоброжелателей. Можно ли будет найти хоть сколько-нибудь безопасный уголок?

Франц Фердинанд поднялся и обнял жену.

— Не волнуйтесь, для вас я отыщу такой уголок.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал эрцгерцог.

— Ваше высочество, скоро прибываем, минут сорок осталось. — Стюард увидел кивок и поспешил прикрыть дверь.

— Садитесь, дорогая, я сам налью вам чаю.

Франц Фердинанд шутливо склонился и отодвинул стул.

— Ваша светлость… вы так любезны. — Княгиня сделала легкий книксен.

— Только бы вы улыбались. — И снова она разглядела «смешливые морщинки».

Луч коснулся щеки эрцгерцога, напомнив какой-то светлый, почти забытый, эпизод из детства. И тут же волшебный миг был безнадежно испорчен: едва дверь вагона открылась, как в уши ударил гомон собравшейся на привокзальной площади толпы и шум стравливаемого пара из котлов. Франц Фердинанд прищурился, разглядывая пестрый ковер нарядов, дожидаясь заканчивающую сборы супругу. Вскоре она вышла к нему, легко коснулась рукой плеча, едва слышно прошептала молитву Святой Деве.

Как всегда. Разве можно не любить за такую заботу: в мелочах, в участии, в умении быть рядом всегда и во всем? Даже если и возникала на сердце необъяснимая тревога, то рассыпалась, словно от взмаха палочки волшебной феи. И эрцгерцог шагнул на платформу, под звуки начавших бить башенных часов и чуть припозднившегося, но грянувшего дружно и громко оркестра.

— Ваше высочество! — Встречавший генерал Потьерек, военный губернатор Сараево, в белом парадном мундире, сверкал золотом пуговиц и погон. Он вытянулся в струну и отдал честь.

— Лучше все же светлость, — Франц улыбнулся и протянул руку. — Будет или нет еще это высочество.